Он тихо вошел в дом. Гривначиха как будто спит. По крайней мере, света у нее нет. Ужин стоял на столе: хлеб, сало, молоко. Он только выпил молока. Потом лег, но не смог заснуть. Он услышал, как Гривначиха вышла в сени попить воды. Тогда он встал, натянул брюки, заглянул в дверь: Гривначиха ворочалась на кровати.
— Вы спите?
— Сплю.
— Говорите, что спите, а на самом деле нет.
Она не ответила, но он вошел в комнату и сел на скамью около двери. Он часто приходил к Гривначихе, всегда, когда с ним случалось какое-нибудь недоразумение.
— А меня выгнали от Мариены.
Тихо. Ни слова. Наверно, еще сердится за утро.
— Старуха, та даже на меня водой плеснула.
Гривначиха молчала. В чем дело? Ведь она никогда не умела долго сердиться. Ведь почти каждый день они ругались и всегда благополучно мирились.
— Что случилось? Вы слышали что-нибудь?
Наконец Гривначиха отозвалась:
— Слышать-то я слышала.
— А что?
Гривначиха села на кровати.
— Только не притворяйся. Передо мной не стоит притворяться.
— Ей-богу, я ничего не знаю.
— Пусть у тебя язык отсохнет, — возмутилась Гривначиха. — Чуть не убил человека и, видите ли, ничего не знает!
— Я?! Кого? Кого я мог убить?
Гривначиха покачала головой.
— А Возара кто избил? Чуть не до смерти!
— Ей-богу… Что это придумали?
— Он еще скрывает, — воскликнула Гривначиха. — Ведь есть свидетели.
Это какой-то дьявольский заговор. Свидетели! Хотят выжить меня отсюда, но это им не удастся. И когда только они успели придумать такое?
— Хотел бы я их видеть, этих свидетелей.
— Еще увидишь, на суде. На тебя в суд подадут.
— Ого-го! Я весь дрожу.
— Первый и главный свидетель — дорожный рабочий. Теперь уж точно тебя в дом не пустят, хоть на коленях проси.
Да, мои отношения с этим рабочим, отцом Мариены, оставляют желать лучшего. Он человек мрачный и пьяница к тому же. А в корчме он кричал, что, мол, не отдаст дочку этому болвану, этому шоферюге, что, мол, моя дочка годится и для королевской постели. Только дочь осрамил перед всеми. Председатель прочитал потом отцу Мариены поучительную лекцию: если вы будете трепать наши имена по корчмам, то я не посмотрю, что вы старый, и так вам врежу, что до смерти будете помнить. С тех пор они едва здороваются. Но почему отец Мариены впутался в этот заговор? Верь он не имеет никакого отношения к кооперативу.
— При чем тут отец Мариены?
— Ведь он тебя видел. Видел, как ты бьешь Возара. Эх, председатель, что ты за человек. Из-за нескольких початков готов человека убить.
Только теперь его осенило.
— Вот оно что. Так вот кто это был.
— А у Возара сейчас доктор. Говорят, его даже хотели отвезти в больницу.
— Так ему и надо. Пусть не ворует.
— Вот бессердечный! Неужели ты нисколько его не жалеешь?
— Почему я должен жалеть его? Подумаешь, дубинкой в них запустил. А он свалился с велосипеда. Вот и все.
— Ничего себе дубинка.
— Что же я должен был их по головке погладить? За то, что они воровали?
— Из-за нескольких початков. Чуть человека не убил.
— Да не бил я его.
— А я тебе, председатель, не верю. Ты человек своенравный, если что-нибудь не по-твоему, ты готов на все. Да разве это в первый раз? Вот даже на нас ты утром набросился, на старых женщин.
— Это же было не всерьез.
— Один раз не всерьез, а в другой — всерьез.
— Так вы мне не верите?
— Не верю.
— Ну, что же, другие поверят.
— Никто тебе не поверит, председатель. Разве мы не знаем, что ты за человек?
— Короче, какой я человек?
— Я уже сказала. Может быть, у тебя хорошие намерения, но хорошее достигается только добром.
— Тогда мне пришлось бы ждать хорошего до второго пришествия.
— Теперь тебе уже не придется ждать. У нас ты отпредседательствовал.
— Вот заварили кашу. Только я ее есть не буду.
— Дело сделано, голубчик. Я тоже подписала.
— Что вы подписали?
— Бабы бегали с бумагой. А в этой бумаге было написано, что тебя должны сразу же, сразу отозвать. За неправильные методы руководства. Ты что же, ничего не заметил?