— Только тише. Мы не в трактире.
— Я знаю, где я нахожусь, — возразил председатель строптиво. — Как я могу говорить иначе? Они воровали. Это факт. У меня внизу мешок с кукурузой, доказательство; Я могу принести его.
Товарищ Вртел, поморщившись, положил руку на другую папку.
— Я изучил твои материалы, товарищ. У тебя это на первый случай.
— Это все заговор. Они хотят от меня избавиться.
— Ты избил члена кооператива. Это заговор?
— Ну, дал я ему разок. Пьяница и лодырь, он не понимал по-другому.
— А еще раньше.
— В армии? Это была обычная драка.
— Для тебя обычная. А для нас — оскорбление партии. Ты не оправдал доверия.
— Ого! А еще что?
— Еще много чего, — сказал товарищ Вртел. Теперь это звучало неприязненно. — Ты созывал собрания?
— Ну — не очень часто.
— Я бы сказал, очень редко. Почти совсем нет.
— Какое там собрание? Кумовья да сваты. Все дуют на одну мельницу. А мельница эта частнособственническая.
— Ты зажимал критику.
— Какую критику? Никто не выступал.
— Потому что они боялись тебя.
— Интересно, — сказал он раздраженно, — что бы делал ты, товарищ секретарь, на моем месте.
— Я не бил бы людей.
— Тебе пришлось бы сбежать оттуда. У тебя не было бы никаких результатов.
— Мне кажется, — сказал секретарь враждебно и вежливо, — что речь идет о тебе. А не обо мне.
— Это правда. Только у меня были результаты.
— Результаты — какой ценой? Это недопустимые методы.
— Тогда у меня никто не спрашивал. Методы! Никто о них даже словом не упоминал. Дайте мясо. Дайте яйца. Дайте молоко. Дайте зерно. Дайте, дайте, дайте. Как? Это нас не касается. Хоть из-под земли. Нам все равно. А теперь вдруг — методы.
— Кто так говорил?
Председатель хотел сказать: все. И ты, голубчик. Но, подумав, он не смог вспомнить, кто именно это говорил. Это носилось в воздухе.
— У нас, — сказал он. — В отделе.
— Я это проверю. — Секретарь снова нахмурил гладкий белый лоб. — Только это не снимает с тебя вины.
— Подумаешь, — сказал председатель, — большая вина — швырнуть деревяшкой в вора. Это они просто состряпали против меня.
Секретарь встал и принялся расхаживать по комнате. Он был невысокого роста, ходил мелкими шажками, слегка приподнимаясь на носки. Он остановился перед стулом, на котором сидел председатель.
— Как же так, товарищ? Ты не понимаешь серьезности своей вины? Ты ведь не вчера вступил в партию. Ты понимаешь, что ты сделал? Ты встал на реакционную позицию. Цель оправдывает средства. А какие средства, например, в твоем случае?
— Ну, какие средства… Материальная заинтересованность и вообще.
— Это люди, товарищ. Живые люди. Единственный двигатель прогресса. А что ты делал с живыми людьми? Ты избивал их и запугивал. Ведь так?
— Это не было так ужасно.
Секретарь приподнялся на носках.
— А я тебе скажу, что было, — сказал он с нажимом. — Это просто — вредительство.
— Ого! Ну уж нет. Вот что ты мне хочешь пришить?
— Я ничего не хочу тебе пришивать, — сказал секретарь строго. — Это факт.
— Я такие факты не признаю. Не признаю и еще раз не признаю. Какие-то дерьмовые заговорщики все выдумают, и все ловятся на их удочку. Я им еще покажу.
— Кому ты хочешь показать? Народу?
— Это не народ. Это разбойники.
Секретарь продолжал расхаживать по комнате. Председатель сидел на стуле, и ему приходилось все время вертеть головой. В этом было что-то унизительное. И вообще все здесь было унизительно. По какому праву? Почему его разбирают? Почему допрашивают его, а не этих воров, разбойников? Разве он не был сознательным, разве не работал, напрягая все силы? И вот награда, вот благодарность.
— Что ты покажешь народу? Снова кулак? Кто ты такой, чтобы показывать народу кулак? Кто дал тебе право?
— Я — я прав.
Председатель признавал: все, что говорит секретарь, на первый взгляд правильно… Но в этих словах должна быть какая-то главная ошибка. В чем же эта ошибка? Он никак не мог найти ее.
— Да, это аргумент, — сказал секретарь. — Я прав, ты прав, он прав. А что, если твоя правда противоречит общей правде?
— Скажи прямо: директиве.
— Например, директиве. Директива — это не просто указание. Это обобщение прогресса, направление всеобщей правды. Ты должен подчинить свою личную правду общей, то есть директиве.
— Для меня это слишком заумно.