— Глупый руководитель — то же самое, что плохой руководитель, — сказал секретарь с ударением. Очевидно, это была его излюбленная фраза.
— Однако раньше была другая директива. Дай это, дай то. Любой ценой. А теперь по-другому. Хочешь подвести мое дело под последнюю директиву?
Секретарь остановился, слегка покраснев.
— Хватит! Это уж слишком. Ты знаешь, кто ты?
— Скажи.
Председатель понял, что наступила решающая минута и встал.
— Ты неисправимый рецидивист.
— Что? — Он сделал шаг по направлению к секретарю.
— И грубиян. И диктатор.
Он сделал еще один шаг. Руки сами собой сжались в кулаки.
— Значит, так, — сказал он тихо.
Он стоял вплотную с секретарем. Секретарь не сдвинулся с места, только чуть-чуть заморгал глазами.
— Ну что, и здесь ты хочешь устроить драку? — спросил секретарь насмешливо. — Пожалуйста. Бей, знаменитый силач.
Председатель с самого начала знал, что он не сможет ударить. Просто внутри у него все закипело от гнева на все и всех, на целый свет, это был гнев — он уже чувствовал это — беспомощности и отчаяния.
— Значит, так, — сказал он. — Выбросили за борт. — Он сам удивился, что у него такой дрожащий голос. И секретарь заметил, что с ним происходит. Даже на минуту показалось, что секретарь понял его, полностью понял. Но это было мимолетное чувство; секретари не могут подчиняться мимолетным чувствам.
— Что поделаешь? — сказал секретарь. — Пойми сам, товарищ. Ты допустил ошибку, ничего не поделаешь. Ты грубо нарушил партийный устав. Что мне делать с тобой?
— Что — что же будет со мной?
Секретарь прошелся по комнате и снова сел за стол, положив руку на папку с материалами.
— Это будет решать бюро. Сегодня. Это серьезный случай, товарищ, Мое предложение: немедленно отозвать. И дисциплинарное взыскание.
— Это невозможно!
— Если они подадут на тебя жалобу, попадешь еще и под суд.
— Я не могу согласиться с этим. Не могу.
— Это не зависит от тебя.
— Я дойду с этим и до президента. За всю мою работу.
— Заслуги — это не рента, — сказал секретарь с ударением. Очевидно, и это была одна из его излюбленных фраз.
— Я — я всю свою жизнь… С детства…
— Я знаю, — сказал секретарь. И снова на краткий миг в нем как будто что-то зажглось, искорка понимания и симпатии. Но потом он сказал:
— Ничего нельзя сделать, товарищ.
Ничего нельзя сделать. Как же так: ничего нельзя сделать? Что за глупость: ничего нельзя сделать? Что он тряпка, которой вытирают грязь и которую можно выбросить, стоит только кому-то захотеть? Хоть богу, хоть черту. Нет никакого бога. Из-за какой-то деревяшки. Из-за каких-то дерьмовых заговорщиков и воров.
— Я это так не оставлю. Я пойду выше.
Секретарь только поморщился. Очевидно, для него это закрытый случай. Было видно, что все, что еще может произойти, он уже давно знает. И что это рождает в нем чувство скуки.
— Тем хуже для тебя, товарищ. От этого дела дурно пахнет. Будет лучше, если это останется в районе.
— Дурно пахнет не от меня.
— Как хочешь. Твое право — жаловаться.
Секретарь отложил его папку в сторону. Закрытый случай. Конец, конец, ничего не поделаешь. У председателя все еще оставалось чувство, что он смог бы убедить секретаря, если бы знал, в чем заключается главная ошибка. Однако секретарь уже умер для него. Или он умер для секретаря. Закрытый случай.
— И что же мне теперь делать?
— То есть? — Секретарь не понял его. Наверное, он уже перешел к другому случаю.
— Но ведь я должен где-нибудь работать.
Секретарь сказал уже сердито:
— У нас, товарищ, нет безработицы.
— Ага, значит, так.
Его выплюнули, как гнилую черешню. Выбросили меня в аут. Мавр сделал дело. Пожалуйста, извольте, у нас нет безработицы. А что будет с ним: с человеком, с коммунистом?! Это никого не интересует. Закрытый случай. Бога вашего в душу. Он шел по коридору и топал ногами, как конь. Какая-то машинистка с возмущением выглянула из комнаты. Все равно буду топать. Я вовсе не закрытый случай. Еще не наступил конец света. Я еще всем вам покажу, кто такой Палё Томко. У меня две руки, я ничего не боюсь, две рабочие руки, они меня прокормят. Мне никто не нужен, и я никого не боюсь. Кого я должен бояться? Это мое государство, моя партия. Бога его в душу. Разве не так? Мы еще посмотрим, голубчики.
Выйдя на улицу, он с ненавистью посмотрел на мешок с кукурузой. Дурак набитый! Тащил с собой кукурузу. Как будто кого-нибудь интересует правда. Я смешон с этим мешком, дурак и первосортный болван. Надо было швырнуть этот мешок секретарю на стол, вот тебе, вот правда, а не твои бумаги. Рецидивист. И все зачеркнуто, рецидивист и все. Гуляй!