— Ты, Петре, не смейся, ведь я правда умру.
— Брось чепуху-то городить! С чего это ты взял?
— Я чувствую, что у меня совсем уже нет сил, меня качает, раскачивает все сильнее и сильнее, и я куда-то уношусь…
— Куда ты уносишься? Пьяный ты, что ли? Лежишь себе на рогоже и совсем даже не качаешься.
— Ей-богу, Петре, меня качает, и это значит, что я умру…
— Эх, ты! По-твоему, можно умереть, когда захочешь? Взбрело человеку в голову — и все, умер! Думаешь, это от тебя зависит? Ты скоро встанешь, нам надо ехать дальше, у нас дел полно. Ишь, разлегся и квохчет, будто цыплят высиживает! Тьфу!
— Да разве я хочу умирать? Совсем не хочу, но что же делать? Земля из-под меня словно уходит, и я остаюсь в пустоте…
— Выдумываешь ты все. Тоже мне умник!
Савел закрыл глаза. Крепко сжатые веки были желты и сморщены, как осенние листья, и настолько сухи, что казалось, вот-вот разорвутся. Только не плакать, ни в коем случае не плакать. Он кусал себе губы, чтобы не плакать. Он соскучился по матери, и еще хотелось ему поиграть на гитаре.
— Петре, — сказал он тихо, — все струны моей гитары знают песни, все они знают очень много песен. И каждый день они разучивают новые, но теперь…
— Ты выучишь столько песен, сколько в тебя влезет. Не хнычь!
— Я не хнычу, и больше я ничего не скажу. Только вот что… Когда я играю, мне кажется, я вижу, как появляется радуга и как она перекидывается с одного конца неба на другой… И цвета ее, Петре, цвета у радуги такие, что от них веселеет трава, вся трава, какая есть на земле, и все воды, и все реки. И я вижу девушек с распущенными волосами — они идут по траве, все девушки со всего света идут по траве.
— Ну, так уж и все! Вот ведь какой ты жадный.
— Да нет, ей-богу, все… И любовь переполняет их, и кажется, они готовы обнять всю землю. Да, я вижу, они несут на руках землю и прислушиваются к ее дыханию, а дыхание у нее молодое-молодое…
— Савел, наберись сил и возьми себе одну девушку. Что уж так всех сразу… И вставай, ведь ты взрослый человек! А земля — она не такая уж молодая, у нее за плечами тьма веков…
— Ты надо мной смеешься, а я тебе говорю правду… Погоди, ты слышишь? Мне кажется, гитара моя сама играет… Вот ей-богу! И когда она играет, я слышу, как рождаются источники и как небо, отяжелевшее от звезд, наклоняется к земле…
— Что он говорит? — спросил шепотом подошедший Мезат.
— Ему плохо, — ответил Петре тоже шепотом. — Он бредит.
Но Петре знал, что это не так, что Савел вовсе не бредил. Просто ему хотелось отделаться от Мезата, остаться наедине с Савелом.
— И пчелы, все пчелы, со всего света, наполнили воздух. Воздух кишит ими, и они собирают все цвета, отовсюду: и белый, и желтый, и красный, и зеленый — все цвета всех дней, всех лет и всех весен, всех времен года, — они собирают их и превращают в мед… Петре, а Петре!
— Ну чего тебе? — сердито откликнулся Петре.
— Ведь ты мой друг, а я умираю…
— Я тебе не друг, коли ты разнюнился, как баба.
— Нет, ты мне друг, и я прошу тебя: если я умру, пусть у тебя родится сын, и ты назови его в память обо мне Савелом. Расти его, воспитывай, и чтоб он непременно стал артистом…
— А если окажется остолопом, что тогда?
— Ты не успокаивайся, пока он не станет великим артистом. Пусть он играет в настоящем театре, на настоящей сцене. Ведь Мезат не артист. Знаешь, Петре, я слышал, как он ругал публику, честное слово, слышал. Ну скажи, разве можно ругать людей, которые тебе аплодируют? Скажи, Петре!
— Ладно! Ты только справься с болезнью. А как выздоровеешь, доберемся мы до Бухареста. Что, думаешь, не доберемся? И там на афише огромными буквами будет написано «Гамлет». И после «Гамлета» — двоеточие. А после двоеточия внизу тоже крупными буквами: «Савел Пэтуляну».
— Петре, ты меня обманываешь. Видишь, я сохну, я умираю…
— Слушай, ну как ты можешь умереть? Ты ведь еще молодой! Разве такие молодые умирают? — засмеялся Петре.
— Гамлет — самая великая роль на свете, Петре… Это король, который не может жить… И любовь, которая… Только мне уже не доведется, я знаю…
— Брось, Савел, ты не умрешь, не так просто от тебя отделаться…
Только летом, когда Савел стал ходить, покачиваясь, точно былинка на ветру, Петре решился сказать ему:
— Слава богу, что ты жив остался, а то уж мне было за тебя боязно. Ну, думаю, парень совсем плох. Хорошо, что ты эту ерунду из головы выбросил, а то вид у тебя был такой, да и настроение тоже, будто ты уже одной ногой в могиле…
— Ну, разве от простуды умирают? — слабо улыбнулся Савел. — Ты это сдуру напугался!