— Что же, может, я и приеду, — сказал Петре и глянул на невесту: она была в соку, как айва осенью, так бы и съел ее с вином.
— Он еще о колядовании думает, — сказал Петре Савелу. — Не знает, бедняга, что отошло его время.
Пожалуй, только они и были трезвые из всей компании, и отец жениха начал сердиться.
— Обижаете вы меня, господа. Они уже стали «господами».
— Господа артисты, прошу вас, пейте, пожалуйста…
Скорняк немало повидал на своем веку, приходилось ему и в города заезжать, продавая душегрейки.
— Мы непьющие, — сказал Петре.
— Что так, господа?
— Да ведь нам пить-то без толку. — Петре очень радовался мысли, которая только что пришла ему в голову. — Не берет нас вино, сколько ни пей. Не пьянеем, словно пьем воду…
— Да будет вам! — Жених снова поковырял в носу.
— Верно говорю, только живот даром наливается, а к голове ничего не идет. Вот и не пьем мы. Я за жизнь не одну бочку вина выпил, пока не перестал пьянеть, — продолжал Петре, и захмелевшие гости слушали его развесив уши.
Савел закашлялся, чтобы скрыть смех. Никогда не случалось им выпить больше полстакана — ни у отца Шойму, ни еще где.
— Да, — продолжал разглагольствовать Петре, видя, что люди его слушают. — Для меня выпить двадцать стаканов — плевое дело! Да что двадцать! Двадцать четыре выпиваю одним духом, точно семечки лузгаю.
— Да не может быть! — сказал барабанщик, подходя к нему следом за другими гостями. — Не может быть, двадцать четыре — это порядком!
— Ты так думаешь? — презрительно посмотрел на него отец жениха. — Эти господа — артисты, — сказал он с гордостью, давая понять барабанщику, что у него на свадьбе гуляют самые избранные гости. — Артисты пьют — будь здоров!
— Уж больно много, — не успокаивался барабанщик. — Может, цепи-то они и рвут, но опрокинуть двадцать четыре стакана…
— Дурак ты, темный ты человек! — рассердился отец жениха. — Артисты — люди почтенные.
— А давайте посмотрим, как это так они пьют? — вступила в разговор свекровь, вне себя от восторга и любопытства.
— Как все люди пьют, ртом, — сказал отец жениха. — Дело ясное.
Петре взял со стола стакан, наполнил его доверху, так, что вино перелилось через край, и с отвращением, не глядя, выпил. По комнате прокатился вздох, и люди не заметили, как Петре закашлялся, словно подавившись вином. Выпили и гости, а барабанщик, вдохновившись, запустил барабанную дробь, как, бывало, по вечерам, когда сзывали всю деревню для важных объявлений.
Наступила тишина.
«Бум!» — палочка тяжело ударила по коже барабана.
— Один! — крикнул барабанщик.
Вино было красное — кровь земли, — от него першило в горле и перехватывало дыхание. Все смотрели на Петре, и потому он снова наполнил стакан и, опять не глядя, выпил залпом.
«Бум!» — загудел барабан, и барабанщик крикнул:
— Два!
Потом в ожидании третьего стакана рассыпал барабанную дробь.
— Он все выпьет, — сказал Савел. — Не стоит вам показывать, это страшный пьяница. — Но голос Савела дрожал, и никто не обратил внимания на его слова. Все глядели на Петре, который вдруг стал словоохотлив.
— Налей, — обратился он к отцу жениха, указав на стакан пальцем.
Тот подчинился, расплываясь в улыбке, и барабанщик крикнул:
— Три! — И снова ударил в барабан. Барабанная дробь застучала, как дождь по рогоже.
Петре стал думать, что все кончится быстро: вкуса вина он уже не чувствовал, и это его не волновало. Он только чувствовал, что языку очень хочется что-то сказать, язык сам по себе непрерывно двигался во рту, и Петре так и не мог понять, что такое хочет сказать язык, и все размышлял, почему это язык никак не угомонится. Он расстегнул ворот рубахи и подмигнул невесте. Вокруг рассмеялись, а Петре сделал вид, что сердится на отца жениха.
— Рука заболела, что ли, почему не наливаешь?
Савел потянул Петре за рукав, шепотом умоляя его остановиться, но Петре ничего не слышал. После восьмого стакана он сказал:
— Мир делится на две части, пусть Савел вам подтвердит, это я от него узнал: мир неодушевленный и мир одушевленный. Мир неодушевленный…
— Девять! — сказал барабанщик.
— …когда ты не можешь ничего сказать. Вот Савел решил однажды, что умирает, он чувствовал, что не может ничего делать, даже пальцем не может пошевелить.
— Десять! — сказал барабанщик.
— Одушевленный мир — это… Он движется! Делаешь, что хочешь. Пьешь, ешь, женишься. — Он потрепал по плечу жениха.
— Одиннадцать! — сказал барабанщик.