Денег было так много, что им просто не верилось. Правда, Мезат за один вечер зарабатывал около тысячи лей, но какое им до этого дело! Они ощупывали карманы, раздувшиеся от бумажек, и играли в орлянку. Получив деньги, они прежде всего купили себе сигарет. Затягивались редко. Дым щипал глаза и язык, но это их не смущало.
— Интересно, как там Гарофицэ, — сказал Савел, бросая монету.
— Небось все насчет своей революции волнуется. Последний раз сердито так мне сказал: «Не с кем делать революцию! Свиньи вы! Уж если на вас, моих друзей, я не могу положиться, то с кем же тогда делать революцию? Мне люди нужны!»
— Да он просто сумасшедший, горячится сразу… Будто и вправду что-то может сделать. Это для серьезных людей, вроде Томороагэ, а не для желторотых…
— Я то же самое ему сказал, — Петре втянул в себя дым и задохнулся. — «Слушай, Гарофицэ, — говорю, — мы не можем, сопляки еще. И, кроме того, мы с Савелом артисты». Куда там! Ему вынь да положь! «Тоже мне, — говорит, — артисты. Давайте сначала избавимся от эксплуатации, а там становитесь себе артистами, если сможете ими стать!»
— Не очень-то он высокого о нас мнения, — сказал Савел. — Но он еще увидит… Мы уже многому научились, а если он не поверит, покажем ему деньги — пусть знает, что мы ездили по стране с цирком и на самом деле артисты…
Игра была не серьезная, не на деньги, а так, чтобы провести время. Мезат только что ушел, они не успели даже докурить первую сигарету.
— Знаешь, Савел, давай играть как следует! На деньги! Чтобы игра была настоящая, азартная. Что для нас какие-нибудь двадцать лей? Или сто? Сотней меньше или больше — это все чепуха!
— Давай! — сказал Савел. — До сотни дело не дойдет, а если и дойдет, тоже не беда!
— Только чур так: кто проигрывает, тот проигрывает, не обижаться! Мы люди взрослые, получаем жалованье, не помрем, коли у одного из нас карман станет потоньше. А уж кто выигрывает, тот выигрывает! Деньги назад не отдаются! Мы ведь не дети…
— Ясное дело, не дети. И не заплачем из-за десятка-другого лей…
— Еще бы! Нечего потом говорить, что… Да пусть облысеет тот, кто не будет играть всерьез!
— Пусть облысеет!
— Тот, кто возьмет деньги назад!
— И тот, кто отдаст их!
— Ладно.
Это была самая страшная клятва, потому что какие же это артисты без волос?
Они засучили рукава и принялись играть сначала. Играли во дворе школы у стены. Мелочи было вволю.
Сначала проиграл Петре, много проиграл, почти сорок лей. Подряд. Потом счастье ему улыбнулось, и он выиграл шесть раз кряду. У него стало больше на сорок лей. Мелочь блестела, они в запале поплевали на ладони, а о Мезате забыли и думать.
К тому времени, когда пришла Дорина и объявила, что надо подковать еще одну лошадь и что дела идут плохо, потому что кузнец пьян, Савел выиграл уже сто лей. Дорина ушла, улыбаясь, и Наполеон убежал за ней следом.
— Ставлю сто, — сказал Петре, чтобы сразу отыграть все, что потерял.
— Хорошо! — согласился Савел, думая, что если он и потеряет, то только выигрыш, да и в конце концов, сотней больше или меньше — не важно.
И Савел потерял сто лей. Потом счастье перешло к нему и он выиграл триста лей. Потом Петре выиграл пятьсот. Беспокоиться было нечего: карманы их были набиты деньгами.
— Гитару мне разбили, будь они прокляты! — вдруг вспомнил Савел.
— Купишь себе новую, — сказал Петре.
Потом Савел вспомнил про Веронику, и мысли его унеслись далеко. Он бросал монету, не думая об игре, и потерял тысячу лей. С Вероникой они расстались за околицей Тымны. В других деревнях, куда они собирались поехать, у нее не было родственников. Да и далеко она забралась от дому. Они поклялись писать друг другу и на следующий год поступить в одну и ту же школу в Турну-Северине или в Крайове. Но если Савел попадет с Мезатом в Бухарест, надо будет со временем вызвать туда и Веронику — она тоже хотела стать артисткой, играть в театре. Вероника декламировала ему стихи, и Савел был уверен, что у нее есть талант. И Вероника читала много пьес, гораздо больше, чем он, Савел. Читала она и «Гамлета» и говорила, что «Гамлет» нравится ей больше всех пьес.