Было досадно, что никто не принимал их всерьез; их считали детьми, а детям — он это знал! — можно рассказать что угодно, они всему поверят. Но они уже не были детьми, а кроме того, они работали в цирке.
Петре поманил пальцем одного мальчугана — уж этот его не обманет. Они стояли посреди деревни.
— Почему того дядьку привязали к тополю?
— Он вернулся с фронта и… — Мальчишка осекся, глядя на их лица.
Петре понял, что он был испуган: вблизи грим на их лицах выглядел уродливо.
— Ну?..
— И управляющий… Он взял кошелку кукурузы для своих детей, и барин сказал, чтобы его голого привязали к тополю… на съедение комарам… чтобы все люди его видели, возвращаясь с поля, и другим неповадно было.
— А почему люди его не развяжут?
— Так кто же его развяжет? — удивился мальчик. — Томороагэ не захотел даже поцеловать руку барину, просить у него прощения… Я, говорит, рук не целую… А ты меня вечером в цирк проведешь?
— Проведу, — сказал Петре.
Мальчишка обрадовался и снова затараторил.
— Так и стоит Томороагэ голодный и холодный. Будет ему теперь наука: не кради!
Петре разозлился на всех людей в этой деревне. Ведь помещик издевался надо всеми ними, не только над Томороагэ! А они трусили. И Петре стало не по себе, потому что он ушел от Томороагэ, не узнав, отчего тот стоит там. В конце концов Томороагэ рассказал бы ему все. Но ведь он, Петре, вместо того чтобы расспросить Томороагэ по-человечески, стал, как дурак, ходить вниз головой. Ну как мог Томороагэ открыть ему свою душу, когда он только и делал, что кувыркался и кривлялся! Мезат велел им зазывать народ, а у самого Петре не хватило ума понять, что иной раз надо быть человеком, а не циркачом.
Когда они подошли к школе, Мезат с ходу наградил их подзатыльниками.
— Ослы, вы что, вздумали беседовать с этим привязанным крестьянином? Вас видел один из людей Бестоеску… Хотите, чтобы нам не разрешили сегодня дать представление? Все планы мне спутать? Я заплатил этому типу двести лей, чтоб он молчал, а то пришлось бы нам запрягать лошадей и отчаливать! — орал Мезат.
Дорина глядела на Петре, опершись на колесо, и улыбалась. И Петре забыл про подзатыльник, который получил от Мезата.
Шло второе отделение программы. Савел играл на гитаре, и попадья громко хлопала и кричала:
— Бис! Бис!
Поп тоже кричал:
— Бис!
Какой-то рыжий парень засмеялся и стал подмигивать сидевшим вокруг него людям. Петре заметил и рассердился: из-за этого наглого парня ему хлопали уже меньше. Смеялся бы себе в гостях у попа, а не здесь. Все дело Савелу портит. Мезат очень ценил аплодисменты, и, если им аплодировали хорошо, он иногда сам после спектакля тащил сундук с костюмами в повозку, а не заставлял делать это Петре и Савела. Но Петре радовался аплодисментам не только поэтому, ведь он знал: Савел поет от всего сердца и к слушателям своим относится серьезно; и поет он не потому, что этого требует Мезат, а потому, что любит петь.
Попадья даже раскраснелась.
— Бис! Бис!
Рыжий парень съязвил насчет церкви. Петре скрылся за кулисами. Следующий номер был его, и он хотел стереть наглеца в порошок, заставить его аплодировать так, чтобы в ушах звенело. Петре знал, что номер его всегда нравится, потому что это очень глупый номер.
Он вышел из-за занавеса и направился в зал, волоча за собой веревку. Подойдя поближе к тому месту, где сидел рыжий, Петре остановился.
— Я голоден как собака! — сказал он, потому что так надо было сказать. И проглотил слюну, потому что ему в самом деле очень хотелось есть.
Рыжий разинул рот от восторга, и с этой минуты Петре перестал обращать на него внимание. Он знал: хлопать будут так, что им с Савелом не придется таскать сундук с костюмами.
— Надо приготовить себе еду, — сказал Петре и вытащил из кармана нечто напоминающее кусок сырого мяса. Потом он извлек из-за пазухи кусок хлеба и положил то и другое в кастрюлю.
— Наполеон, иди кушать! — закричал он и посмотрел в сторону кулис. — Наполеон, ты слышишь?
Наполеон не слышал, и Петре сказал:
— Заснула собака! Забыла, что идет представление.
И он принялся сматывать веревку. Когда веревка натянулась, из-за занавеса появился привязанный к другому ее концу Наполеон; казалось, он еще не проснулся. Зрители давились от смеха. Наполеон подошел к Петре и зевнул.
— Ну что, есть хочешь?
Собака сразу оживилась и затявкала.
— Стоит ей услышать о еде… Садись, Наполеон, получишь то, что я не доем.
— Петре, — сказал Савел, появляясь из-за занавеса, — Петре, скорее, беги в примарию!