Они подходили к жижковскому виадуку. Тоник молчал. Студент пересказывал мнения отца, который примыкал к крайнему левому крылу, был связан с левыми в Вене и Берлине, а через них с Москвой. На этой неделе у него собрание в Кладно. Шахтерское Кладно революционнее Праги, первый взрыв произойдет именно там!
Тоник не отвечал.
— Жалко, что отца не было сейчас в Народном доме! У него собрание в Либне, он там сражается с Гамплом.
«А зачем ты пришел в Народный дом? — думал Тоник. — Ради Анны?»
Студент почувствовал холодность и нарочитость молчания своего собеседника.
— Что ж ты молчишь? — нервно спросил он.
Тоник пожал плечами.
— Что ж ты молчишь? — раздраженно повторил студент.
— Твой отец не пойдет с нами, — сказал вдруг Тоник.
Эта мысль уже не раз возникала у него, бегло, как искорка, которая, вспыхнув, тотчас гаснет; не будь этого разговора, Тоник никогда бы не высказал ее.
Они были уже под виадуком. Яроуш преградил Тонику дорогу, и оба остановились. Над их головами грохотал поезд. На стене под фонарем виднелась пестрая афиша с изображением Чаплина.
Студент схватил Тоника за руку.
— Ты с ума сошел?!
Тоник поглядел на него в упор и покачал головой.
— Известно тебе что-нибудь порочащее отца?
— Нет, ничего.
— По какому же праву ты говоришь?
Тоник не отвечал.
— Не отмалчивайся, это не выход. Твой товарищеский долг — ответить мне.
— Оставим это, Ярда, не хочется мне говорить на эту тему.
— Ты должен! — воскликнул студент.
— Ладно, я скажу, — произнес Тоник. — Дело в том, что я видел твою мать в белых перчатках и лаковых туфлях и твою сестру в шелковом платье.
Яроуш выпустил руку Тоника и схватился за голову.
— Ты с ума сошел!
— Нет.
— И поэтому мой отец не может быть коммунистом?
— Поэтому.
Студент нервно засмеялся. Они молча зашагали по вечерним улицам Жижкова и зашли в третьеразрядное кафе, где сидела компания ремесленников с какой-то тощей женщиной. За одним из столов играли в карты. Два сутенера, чуть ли не школьного возраста, ждали, пока их подруги принесут им деньги, и от скуки опускали монетки в оркестрион{142}. Гремела ария тореадора из «Кармен». На стекле оркестриона был нарисован зимний пейзаж с мельницей.
Тоник и Ярда сели за раскрашенный под мрамор железный столик. Размалеванная буфетчица подала им два стакана суррогатного кофе.
Студент сидел, опершись локтями о стол, сжав виски руками, и покачивал головой, в упор глядя на Тоника. Тот не отводил взгляда. Оркестрион все еще грохотал и гремел, изрытая арию тореадора, картежники за соседним столиком шлепали картами.
— А ведь это ужасно, — печально сказал студент. — Это просто ужасно — такое недоверие между рабочими и интеллигенцией!
Тоник потягивал сладковатую жидкость.
— Итак, все дело в белых перчатках, лакированных туфлях и шелковом платье? Понятно! Это слишком буржуазно, так же как чистые чашки и серебряные вилки в «Пассаже»? А если Анна купит себе шелковую блузку, ты перестанешь ее любить?
— Я сам купил бы ей такую блузку, будь у меня деньги.
— Вот видишь!
— Но у меня их никогда не будет.
— Ах, вот оно что! Значит, у кого есть деньги, тот не может быть революционером? Или ты думаешь, — и студент нахмурился, — что мой отец на жалованье у буржуазии?
— Оставим этот разговор, Ярда. Я уже сказал, что не знаю ничего плохого о твоем отце. Но с нами он не пойдет.
Тоник не отступался от того, что сказал однажды.
— Мне ты, значит, тоже не веришь — ведь у меня часы на золотой цепочке? Устроит тебя, если я сниму ее и отдам вон тем двум прощелыгам?
— Ты говоришь вздор!
— Завтра я продам ее и отдам деньги в партийную кассу.
— Не болтай зря! Сейчас я тебе верю. Но если тебе придется выбирать между нами и отцом, ты выберешь отца. Да и что тебе останется делать? Ведь тебе надо кончать ученье, а пойти в рабочие ты уже не можешь. Это было бы глупо и никому не нужно. Посмотрим, что будет через год, а может и раньше.
Студент все еще сидел, сжав руками виски и опустив глаза. «Спор это между рабочим и интеллигентом, — думал он, — или между двумя влюбленными — счастливым и отвергнутым?» В каком он невыгодном положении!
Он опять подумал об отце.
— Это ужасно, Тоник, это величайшая несправедливость! Тридцать лет отец борется вместе с вами, работает для вас, только и думает что о ваших успехах, а вы все еще не простили ему то, что он интеллигент. Мы воспитывались на учении социализма, мы росли среди вас, а вы нас не приняли в свою рабочую семью. Это ужасно!