Но Иосиф Шафар не вошел… Что это значит?
Иво Караджич отворил дверь в корчму. Там было темно, горела только маленькая свечка. Ганелин отец как будто что-то прибирал на буфетной стойке, хотя прибирать там было нечего; наверно, просто делал вид. К Караджичу он не повернулся.
— Господин Шафар…
Старик спокойно выпрямился.
— Что вам угодно, мой господин? — спросил он учтиво, как посетителя, который хочет еще выпить.
Иво Караджич сделал к нему два шага. Из дедушкиной комнаты через открытую дверь проникали свет и дым. Корчма наполнилась каким-то особенным светом и запахом.
— Господин Шафар, я хотел бы поговорить с Ганеле.
— Это, наверно, невозможно. Ганеле уже спит.
Его глаза были холодны, как лед. Иво Караджич вынул часы.
— Спит? В семь часов?
— Мы зимой рано ложимся спать, мой господин.
Иво Караджич быстро подошел к кухонной двери и взялся за ручку. Дверь была заперта. Он повернулся. Обитая жестью дверь на улицу тоже была заперта. Ловушка? Ему невольно вспомнились страшные рассказы о ритуальных убийствах.
— Почему всюду заперто? — крикнул он.
— Мы на ночь запираемся, господин.
— Где Ганеле? Я хочу с ней поговорить.
— Она спит.
Иво Караджич постучал в дверь на кухню.
— Ганеле! — позвал он. — Ганеле!
Никто не отозвался.
Он подождал…
Тишина…
— Ганеле! — крикнул он во весь голос.
Иосиф Шафар спокойно стоял, глядя прямо перед собой.
— Там никого нет, — сказал он через минуту.
— Вы лжете! Там мой возница.
— Я говорю правду, мой господин. Возница ушел с вашими чемоданами к Фуксам.
— Как! — возмутился Иво Караджич. — Вы отказываетесь предоставить мне ночлег в гостинице?
— Прошу прощенья, но наша религия не разрешает, чтоб мужчина спал под одной кровлей с девушкой, на которой он хочет жениться. У Фукса вы получите очень чистую постель — лучше, чем я мог бы вам предложить.
— Где Ганеле?
Иосиф Шафар не ответил. Как упрямый мальчишка. Будто не слышал.
Иво Караджич стал обдумывать положение. Что сделать? Вынуть из кармана браунинг и насильно заставить старика отвечать? Схватить стул и колотить им в дверь, пока ее не проломишь? Пойти по спящей деревне, стучать во все окна и кричать, что еврейские фанатики держат под замком и мучают девушку?
Ему стало страшно за нее. Голова его пылала, сердце учащенно билось.
— Вы не имеете права держать ее взаперти! — воскликнул он. — Ведь она совершеннолетняя!
— Вы мне об этом напомнили, мой господин.
Он решил обыскать всю деревню. «У Кагана, Абрамовича, вряд ли в микве», — вспомнил он ее слова.
— Отворите! — крикнул он.
Вдруг он увидел, что его пальто и шапка уже приготовлены на стуле. Но, прежде чем уйти, он нашел в себе силы еще раз спокойно обратиться к Иосифу Шафару.
— Господин Шафар! — сказал он, весь дрожа. — Очевидно, мы оба слишком взволнованы. Может быть, нам поговорить об этом завтра? Но поймите: я не откажусь от самого себя, Ганеле независима, мы будем принадлежать друг другу, я ее найду. Честное слово, я хочу с вами по-хорошему: отдайте мне ее!
Старик медленно, но решительно покачал головой.
— Скажите хоть, где она!
Старик опять покачал головой.
Тогда дикий гнев и ненависть овладели Иво Караджичем.
— Ладно! Вы хотите насилия? Будь по-вашему! Я приду за ней!
Он пошел к двери, но на пороге обернулся и с оскорбительным спокойствием бросил старику:
— Я забыл уплатить вам за себя и за свою невесту: мы у вас ужинали!
Старик стоял мрачный; прищурив один глаз, он смотрел в землю. Но сейчас же взглянул на Иво Караджича и любезно ответил:
— Ганеле пока еще моя; за нее вы ничего не должны, мой господин. А за себя — две кроны восемьдесят геллеров.
Иво Караджич положил деньги на стол; Иосиф Шафар открыл и закрыл за ним дверь.
Но Иво Караджич не сошел по трем мельничным жерновам на улицу. Быстрыми шагами он стал ходить по галерее, вдоль трех стен дома, которые она огибала.
— Ганеле! — кричал он во весь голос.
Потом сбежал вниз, во двор.
— Ганеле!
Но всюду — тишина. В корчме погас свет.
В полной темноте он побежал к Фуксам: в Поляне была уже ночь.
Он знал, что делать: «у Кагана, у Абрамовича, вряд ли в микве!» При слове «миква» он ощутил настроение антисемитских рассказов о ритуальных убийствах, хотя и не припомнил сразу содержания этих рассказов; ему начинало вдруг казаться, что он слышит влажный запах воды и крови.
У Фукса горел свет: в лавке и в доме.