Через минуту барышня Дадла снова появилась на кухне.
— Что вы со мной сделали! О господи боже мой, что вы со мной сделали! — Дадла расплакалась. — Ну просто зарезали, убили! — она ударилась лбом о посудную полку.
Анна подняла голову.
— Что вы делаете, барышня! Опомнитесь!
Дадла отошла от плиты, закатила глаза и схватилась за виски.
— Анна, ради бога, ведь этот вечер я ждала две недели, как дар божий! Вы и не знаете, как вы меня подвели. Просто убили! — Держась за голову, барышня в полном отчаянии бегала по кухне. — О господи, господи!
— Барышня, — прошептала испуганная Анна, — может, я еще успею сходить туда?
Дадла подскочила к ней и вцепилась ногтями в ее плечо.
— Идите, Анна, — прохрипела она. — Бегите, Анна, я вам подарю за это чудную батистовую рубашечку с кружевами. Бегите! Руди уже нет дома, но вы сбегайте в кафе «Метрополь», а если там его не будет, то загляните в «Арк», «Эдисон» или в «Лувр». Кроме того, он может быть в «Рококо», внизу, в винном зале. А если и там его не найдете, езжайте на Градчаны к «Медведю». Знаете вы, где «Метрополь»?
— Нет, барышня.
— О господи, ничего она не знает! — простонала Дадла.
Схватив перо и бумагу, она стала записывать названия кафе, ресторанов и кабачков, улицы и номера трамваев и нетерпеливо топала ногой, когда Анна не понимала.
— Бегите, Анна, бегите, милая, обязательно найдите его, я вас отблагодарю, дам вам еще и кружевные панталоны! На Градчаны поезжайте первым номером, где садиться, вы знаете, а там, наверху, спросите. Домой потом не возвращайтесь, мама с папой придут не раньше полночи, возьмите пять крон, посидите в кафе, посмотрите картинки в журналах. Бегите, Анна, бегите. Ключ не забыли?
— Вот только сперва постели постелю.
— Не надо, не надо, я сама. Бегите!
Анна вышла на улицу. Какой ужасный день! Проклял ее кто-нибудь или заколдовал, что ей приходится сегодня искупать грехи всей своей жизни? Разве она обидела кого-нибудь? Барышня дает поручение, не думая о том, выполнимо ли оно. «Бегите и найдите его!» — словно посылает за булкой. Господа всегда так, не считаются ни с чем. Анна шла по тротуарам, ехала в трамваях, заходила в кабачки и кафе. Пешеходы на тротуарах толкали ее, она путалась во вращающихся дверях и, обернувшись дважды в этой карусели из стекла и дерева, оказывалась в зале, залитом ослепительным светом люстр, среди зеркал и белых скатертей. Никто не обращал внимания на служанку в бумазейной блузке, робко стоявшую у портьеры близ входа; ее даже не принимали за нищенку, она была слишком здорова и чисто одета. Кельнерам, пробегавшим мимо с подносами, заставленными кофейными приборами, винными бутылками в серебряных ведерках и кушаньями на фарфоровых тарелках, было вечно некогда, а юные ученики кельнеров слишком гордились своими фраками и белыми манишками, чтобы снизойти до разговора с Анной. Только гости у ближних столиков замечали, что Анна хороша собой и что у нее красивые белокурые волосы. Сколько раз среди всей этой суетни Анна робко говорила: «Будьте добры…», но на нее не обращали внимания, а иногда, выслушав, говорили: «Его здесь нет», или, что еще хуже: «Не знаю», или: «Нам такой неизвестен». Это было выше ее сил. А когда в «Лувре» кельнеры четыре раза подряд проворчали в ответ что-то невнятное и толстый господин за крайним столиком, подмигнув, поманил ее к себе, Анне захотелось бросить поиски, убежать на набережную Влтавы и утопиться.
Но случилось неожиданное, и случилось оно так просто, словно это было не чудесное спасение, а самое заурядное событие: в десятом часу в кабачке «Рококо» Анна нашла инженера Фабиана. Она стояла в гардеробной этого заведения на красном, как сырое мясо, ковре, и добродушный кельнер ответил на ее вопрос: «Да, он здесь» — и вызвал господина инженера.
Это был молодой, элегантно одетый мужчина, пожалуй, даже слишком элегантно, как показалось Анне. Она заметила, что Фабиан сильно надушен и напудрен, на нем — светлые гетры и великолепный галстук, на запястье золотые часы, а на среднем пальце кольцо с большим зеленым камнем, таким большим, что он закрывал оба сустава.