«Какой он красивый!» — думала Анна, и ей очень захотелось, чтобы он вспомнил, что она здесь, и посмотрел в ее сторону. Но Тоник не смотрел на нее, взгляд Анны слился для него со всеми остальными. Анна уже не понимала слов Тоника, она только слышала его голос, и это было наслаждением. Его поднятые руки источали силу и еще что-то неуловимое, от чего ее охватывала дрожь и слезы навертывались на глаза. Ах, как она его любит!
Тоник заканчивал свою речь. Он взмахнул рукой, и глаза его сверкнули.
— В России идет великая борьба, борьба за нас всех. В России льется рабочая кровь ради нас всех. В России строят новый мир для нас, пролетариев всего земного шара. Не останемся же и мы в стороне, покажем, что и мы сумеем быть достойными участниками этой борьбы! Да здравствует русская революция!
Садовый павильон Народного дома дрожал от восторженных криков. Тоник подошел к краю сцены:
— Да здравствует мировая революция!
Аудитория бушевала: «Да здравствует!.. Слава Ленину! Слава революции!» В зале взметнулся вихрь рукоплесканий, клубился табачный дым, мелькали восторженные лица людей и алые знамена. Разрумянившийся Тоник, стоя у самой рампы, воскликнул:
— Да здравствует революция в Чехословакии!
Стеклянная стена павильона чуть не разлетелась вдребезги. Все словно закружилось — кулисы, изображавшие лес, председательский столик, стаканы, переполненные пепельницы, клетчатые скатерти, лампочки под потолком. Назло врагам: «Да здравствует революция в Чехословакии!» В этом возгласе была страстная ненависть к прошлому, мечта о будущем счастье и восторг освобождения, кипение грядущих уличных боев, возмездие и победа. Люди вставали с мест, махали руками.
— Да здравствует Третий Интернационал! — крикнул Тоник. — Слава ему, он поведет нас к борьбе и победе!
— Слава! Слава! Слава Ленину!
Тоник сошел в зал. Его лицо было красным от возбуждения, на висках обозначились жилки. Он пробирался среди столиков. Зал все еще шумел и гремел аплодисментами. Тоник сел рядом с Анной, приветствуя ее взглядом и легкой улыбкой. Она вся потянулась ему навстречу, ласково глядя на него голубыми глазами.
Председатель, старый деревообделочник, стоял за своим столиком, ожидая, когда стихнет зал, чтобы дать слово следующему оратору. Но не успел он сделать этого, как на сцену вбежал черноволосый человек. Бывший красноармеец Плецитый! Анна побледнела, она его терпеть не могла!
— Товарищи! — крикнул Плецитый, не обращая внимания на председателя. Тот, видя, что тут ничего не поделаешь, уселся на свое место.
Голос Плецитого звучал совсем иначе, чем у Тоника. Резкий и острый, как отточенный нож, он вызывал в Анне неприязнь и страх.
— Криками и рукоплесканиями вы ничего не добьетесь, — начал Плецитый. Он сказал это бесстрастно и как-то свысока, словно в его глазах трагическая дилемма, стоявшая перед собранием, не заслуживала даже усмешки. Анна поняла, что этот человек не только остр, как нож, но и холоден, как металл ножа. — От болтовни тоже не будет толку, — продолжал Плецитый. — Предоставьте ее социал-демократическим пустомелям…
Зал дрогнул — оратор грубо и безжалостно коснулся больного места. Что такое он говорит, разве все они не социал-демократы?
Старый рабочий за председательским столом встал.
— Товарищ! — мягко сказал он и потянул оратора за рукав.
— Иди к черту! — огрызнулся тот. — Оставьте болтовню социал-демократам, а сами действуйте! Добудьте себе оружие! К оружию, к оружию!
Председатель встал и поднял руку.
— Товарищ! — строго и серьезно сказал он.
Его прервали возгласами:
— Пусть говорит! Дайте ему сказать!
Начался беспорядок, люди вставали с мест, председатель что-то кричал. Один из депутатов парламента, сидевший за столом около сцены, поднялся и холодным взглядом смотрел в зал, видимо оценивая силу оппозиции.
— Тихо! — крикнул в зале чей-то громовый голос, но никто не послушался.
— Пусть говорит, он прав, пусть говорит! — воскликнула седая работница. На лице у нее выступили красные пятна.
— Пусть говорит, дайте ему сказать! — кричали в зале.
Большинство участников собрания вскочило с мест, в разных концах зала образовались группы. Было ясно, что здесь два враждебных лагеря, что уже нет единства партии, за судьбу которой все так боялись. Мысль об этом наполняла людей гневом. Люди кричали друг на друга и старались протолкаться ближе к своим. В левой стороне зала какой-то бледный юноша, вскочив на столик, тянул «Ти-ихо!» Беспорядок от этого лишь усиливался. Юношу стаскивали со стола, женщины ругали его. Стол депутатов был окружен стеной тел, люди кричали и жестикулировали. К рампе проталкивались рабочие, их становилось все больше, они толкали и теснили сидящих за передними столиками, не обращая внимания на протесты и женский визг. Стоя полукругом, эти люди махали руками и кричали председателю: «Дайте ему сказать!», «Мы не позволим лишать его слова!», «Его-то мы и хотим послушать, вас мы уже слышали тысячи раз!»