— В борьбе, только в борьбе ваше спасение! А для борьбы нужно, во-первых, оружие, а во-вторых, надо изгнать из своих рядов тех, кто удерживает вас от борьбы, кто усыпляет вас. Гоните прочь Тусара, Габрмана, Винтера, Гампла!{135} Вот кто ваши главные враги! Гоните их беспощадно!
Побледневший председатель вскочил с места.
— Я не позволю оскорблять партию и заслуженных рабочих вождей! Лишаю тебя слова! — крикнул он неверным от волнения голосом.
Поднялась суматоха. Люди вскакивали из-за столиков, звенели подносы и пивные кружки. Плецитый приложил руки ко рту и крикнул, заглушая шум:
— Я кончил, больше мне вам нечего сказать. Гоните вождей и вооружайтесь, таковы два условия вашей победы!
Он сбежал по лесенке вниз и стал пробираться сквозь толпу. Зал грохотал. Стол депутатов был снова окружен людьми, там бушевали страсти, рушились старые авторитеты вождей. Председатель собрания стоял на краю сцены и, низко наклонившись и жестикулируя, что-то доказывал людям, стоявшим внизу. Плецитый оглядывался, ища, где сесть. Он заметил два свободных стула за столом Тоника и направился к ним. Анна побледнела от прилива ненависти. Плецитый кивнул им и улыбнулся.
— А, влюбленные!
Одновременно с ним на другой стул сел человек, которого Тоник никогда раньше не видел: низкорослый, тощий, с жидкими волосами, весь какой-то потертый, в очках, похожий на приказчика из магазина или мелкого чиновника.
— Отлично, товарищ! — льстиво сказал он Плецитому. — Правильно ты все это им выложил!
Бывший красноармеец скользнул по нему взглядом. Тоник обратил внимание на странный тон, которым человек произнес слова «ты» и «им». Так говорят люди, не совсем уверенные, что имеют право на это «ты». Тоник недоверчиво посмотрел на человека в очках. Тот снова улыбнулся как-то принужденно.
Зал все еще гудел.
— Собрание продолжается, — крикнул председатель. — Слово имеет товарищ Оуграбка.
Его слова услышали только передние ряды. Гнев толпы еще не утих, но толпа перед сценой уже поредела. На сцене ждал старый Оуграбка, ветеран партии, семидесятилетний текстильщик. Он стоял около кулис, изображавших лес, и его бесцветное, как небеленое полотно, лицо и редкие, похожие на клочки джута, волосы резко выделялись на яркозеленом фоне декорации. Ноги у него были совсем кривые. Этот потомственный прядильщик был зачат на груде пряжи в цехе текстильной фабрики Поргеса, родился там же, на тюках сырого хлопка, и с семи лет работал на этой фабрике, насаживая шпульки и получая пятнадцать крейцеров в день. Окна фабрики всегда были покрыты толстым слоем хлопковой пыли, сквозь которую ничего не было видно. Эта пыль навсегда въелась и в старого Оуграбку. Сейчас он стоял на сцене и терпеливо ждал, пока люди рассядутся по местам.
— Тихо! Слово имеет товарищ Оуграбка.
Зал затих, и пионер социал-демократической партии, покачиваясь на кривых ногах, подошел к рампе.
— Товарищи! — начал он. — Не хочу вас утомлять долгими разговорами, но одно надо сказать… — Голос его был невыразителен, словно и он пропитался хлопковой пылью, но звучал твердо. За свои семьдесят лет Оуграбка немало поораторствовал на сотнях собраний и дискуссий со старочехами, младочехами{136}, национальными социалистами, анархистами, аграриями и клерикалами. — Скажу вам прямо: обидно, что на наших собраниях происходят вот такие прискорбные случаи, как сегодня; обидно, что среди нас, социал-демократов, нет единения. Ведь только благодаря солидарности рабочему классу удалось завоевать сколько-нибудь сносные условия жизни. Все вы моложе меня, товарищи, и мало кто из вас помнит, как тяжело нам жилось, когда мы еще только начинали организовываться…
Слушатели сделали участливые лица и запаслись терпением. Каждый уже слово в слово знал, что скажет старый Оуграбка, все уже столько раз слышали рассказы этого делегата Маркетского съезда{137} и мученика времен Расточила{138}.
За столиком Тоника человек в очках, похожий на приказчика, снова наклонился к Плецитому:
— Хорошо ты говорил! Правильно!
— Ты так думаешь? — улыбнулся тот.
— Ну, конечно! Я тоже считаю, что нам необходимо оружие. Без него мы ничего не добьемся.