«Проводил, освободился, заслужил», — приноравливал он к шагу вдруг возникшие слова, то напевая их, то бормоча, и попутно прикидывал, как ловчее распорядиться собственными сборами, чтобы ни минуты не утекло из отпущенной воли».
И вот эта воля станет теперь постоянно соблазнять Василия, руководить его помыслами и поступками. Воля… Она возбудит в нем желание познакомиться на улице с девушкой, потом из желания насладиться волей он пригласит знакомую на пляж, по зову той же воли он окажется на свадьбе у приятеля. На свадьбе выпить не грех. Василий выпьет и… познакомится с женщиной, которую никогда прежде не видел. Соблазняла его вроде бы женщина (Груня), а соблазнила все та же воля.
На следующий день Василий едет навестить сына, однако случившееся не будет теперь давать ему покоя.
«Неоправданный стыд до того жег его и переворачивал, что потом, жаром и холодом — вперемежку — охватило голову и спину. «Добился, согрешил — хоть из автобуса выпрыгивай. Мишке как сейчас в глаза посмотрю?..»
При свете этого раскаяния он, конечно же, увидел жену. Ольга явилась в тихом, кротком сиянии, исходившем от золотисто-русых волос, нежно-полных плеч, густо-синих, ласково-близоруких глаз, — сияние это, разумеется, возникло лишь для того, чтобы вовсе добить замученную совесть Василия…
«Ну почему я до вчерашнего дня не думал о ней, как сегодня? Все знал и не остановился. Этим грехом, мать, честная, вроде как перечеркнул все — всю прошлую жизнь. Оправдания хотел! Нет их, оправданий-то, нет!»
«Нет их, оправданий-то, нет!» — казнился. Василий, считая дни до приезда жены. Ольга вернулась какой-то, отчужденной и сразу же, как говорится, с порога выложила карты на стол. И не только это. Она уже приняла решение: взять сына (без сына она жить не может) и уехать к своему возлюбленному в Калугу.
Василий за содеянное казнится. Ольга содеянное ею оправдывает своими правами. Василий не отрицает прав Ольги на любовь к другому, хотя это право и мучает его. Но не меньше мучает и другое: Ольга предала их дружбу — она не просто изменила ему, Василию, она легко идет на разрушение всех их прежних отношений, словно их и не было вовсе. Ведь свою новую любовь она не выстрадала: вдруг показалось ей, что с другим будет лучше, и сразу же предала их совместное прошлое.
Возможно, не будь виновен сам, Василий и простил бы Ольгу. Но для прощения требуется великодушие, но о каком великодушии может идти речь, если чувство собственной вины перекрывает в нем все остальные чувства. Казалось бы, вина одного должна перечеркнуть вину другого, на деле же вина одного только усугубляет вину другого… Что станет с Василием? Что станет с Ольгой? Наверняка здесь можно утверждать лишь одно: и их личные отношения, и их отношение к жизни, да и сами они станут другими — во многом непохожими на теперешних. А будущее их в первую очередь зависит от того, какие духовные ресурсы накоплены ими в предыдущей жизни.
Теперь уже, как видим, Шугаева интересуют не столько сюжетные ходы и сюжетные развязки, сколько те душевные состояния героев, что чреваты одновременно разными возможными жизненными продолжениями. И тут мы вправе уже говорить о писательской зрелости Вячеслава Шугаева. Вероятно, пишись повесть «Вольному воля» раньше, и финал ее был бы иным, наверняка более определенным, более конкретным в своем драматизме. Однако драматизм, замкнутый на конкретность, очень часто, сводя весь диапазон нравственных исканий в единую точку трагической случайности, сужает до конкретной случайности и само содержание нравственных исканий. Так, в ранней повести «Осень в Майске» пусть финал (самоубийство Егора) нисколько не противоречит ни логике характера главного героя, ни логике рассматриваемой автором жизни, и все же исключительность поступка Егора невольно делает в какой-то мере исключительным и его нравственный поиск.
Повесть «Петр и Павел» начинается вроде бы бесстрастно-повествовательно:
«Старинные приятели Петр Карнаухов и Павел Томшин возвращались из дальней тайги, где искали каменный зверобой — невзрачную, мелкую травку, известную еще под именем папоротника душистого».
Но почему не «друзья», а «приятели», если старинные?
Зная главное направление нравственных исканий В. Шугаева, сразу же настораживаешься в ожидании какого-то резкого конфликта между людьми, осторожно названными автором «старинными приятелями». Сначала случилось так, что Павел спасает от гибели Петра, потом роли переменились, и теперь уже Павел обязан своим спасением Петру. Казалось бы, теперь их старинное приятельство выдержало строгий экзамен на верность и впредь имеет полное право именоваться дружбой. Но вот Петр и Павел, выбравшись из тайги, расходятся в разные стороны. И по всему видно — расходятся навсегда.