Нам из Сайгона взглянул, много ли еще осталось опиума, и, рассмеявшись, сказал:
— Ого, старик решил выкурить весь наш опиум. У него губа не дура.
Цирюльник выкурил еще две трубки и, не дожидаясь, пока его снова попросят, стал громко рассказывать о знаменитом древнем суде в Поднебесной, который, по его мнению, был самым замечательным судебным процессом во всем мире и во все времена. Старик помнил эту историю до малейших подробностей и излагал ее, несмотря на свой хриплый голос, весьма красочно и витиевато. В наиболее важных местах он говорил совсем медленно и добавлял от себя разные заковыристые вопросы: «Как же, по-вашему, уважаемые, рассудил здесь Бао Гун? Ну-ка, кто догадается!..» Или: «А как вы думаете, взволновало подсудимого представшее ему небывалое и чудовищное зрелище?..»
Его слушали внимательно не только курильщики опиума, но и все окружающие. Несколько седобородых стариков, сидевших поблизости, покачивая головами, восхваляли великую справедливость и талант славного судьи Бао Гуна и осуждали неправедные дела, чинимые нынешними судьями, приводя в пример тяжбы своих земляков или родственников.
Все хвалили почтенного рассказчика, и он, очень довольный, закончив свою историю, иронически покачал головой и добавил:
— Ну, а каково теперешнее правосудие, вы, уважаемые, можете видеть сами!..
Старик, сидевший с ребенком на руках позади Нама, внимательно прислушивался к разговору. Заключительные слова рассказчика, видимо, задели его за живое, и он воскликнул:
— О да! Нынешние судьи особенно справедливы. Из-за их великой справедливости люди лишаются крова и теряют последнюю чашку риса, разлучаются супруги, и отцы покидают детей… Но никто не смеет оказать ни словечка, да и кому жаловаться? Кто станет слушать?..
Старик говорил так жалобно и выглядел таким несчастным, что даже сам рассказчик обратил на него внимание и вежливо спросил:
— Судя по вашим словам, уважаемый, в вашей семье кто-то был несправедливо осужден?
Старик прижал к себе малыша, вздохнул и ответил:
— Да, это так, почтеннейший! Я потерял все имущество, потерял, наверное, тысячу пиастров и вдобавок ко всему претерпел множество унижений! Душа моя полна печали и скорби.
Слова «тысяча пиастров» насторожили Нама, он обернулся и пристально посмотрел на старика. Его шелковая одежда и серебряный обруч на шее ребенка словно говорили наметанному глазу Нама из Сайгона: «Этот старик — богач, утаивший свое состояние». Нам тут же предложил старику чай и трубку и сочувственным голосом выразил желание послушать рассказ старика о постигшем его горе. Но тот отказался от опиума и попросил только чашечку чая. Допив чай, он обстоятельно начал излагать свою историю Наму и людям, лежавшим рядом на циновке.
Оказывается, у старика был сын, которому в этом году исполнилось бы двадцать восемь лет. Семь лет назад сын уехал в Уонгби: в деревне невозможно было заработать на жизнь. Там он нанялся носильщиком, подкопил немного денег, женился и, бросив прежнюю работу, занялся торговлей. Дела у молодых шли хорошо, и через два года они купили себе дом и открыли в нем лавку. Но случилось так, что в августе этого года владелец французского магазина в Хайфоне заявил в полицию, что у него украли несколько кусков шелка, больше двухсот метров, и два ящика носков. Вора поймали сразу. На допросе вор сказал, что вещи эти он отдал в лавку, принадлежавшую сыну старика. В лавке сделали обыск и нашли несколько десятков пар носков такого же фасона. Сын старика всячески отрицал свою вину. Но вор, который где-то прослышал, будто сын старика сам служит в полиции, заявил, что был с ним в одной шайке и всегда сбывал ему краденое…
Узнав об этом, старик сразу поехал в Уонгби к сыну. Но пока он туда добирался, сына перевели в тюрьму в Хайфон. Старик с невесткой собрали все деньги, какие остались в доме, наняли адвоката и начали ходить от судьи к судье, от чиновника к чиновнику, и всем надо было делать богатые подарки. Но дело тянулось день за днем, и так прошло четыре месяца, а сыну не было даже предъявлено судебного обвинения. И вот, то ли от тоски и отчаяния, то ли от ужасных условий в тюрьме, сын старика начал кашлять кровью и умер в камере. Невестка тоже заболела и вскоре умерла, оставив старику вот этого малыша, которому нет еще и трех лет.
Старик умолк, на глазах у него заблестели слезы. Стиснув зубы, он принялся проклинать негодяя, причинившего ему столько горя, он упрекал даже само небо за то, что судьба так жестоко обошлась с его семьей, когда сам он уже стоит на краю могилы.
Выслушав старика, все стали выражать ему свое сочувствие. Кто-то спросил: