— Несите воду в бурдюке!..
Еще. Еще раз. Филин не мог не слышать меня, но стал ухать еще настойчивее.
«Наверно, до самого утра не заткнется…» Я оставил трактор у лесного склада и направился к шалашам, в которых мы жили. Их было два — длинные, вроде бараков, сделанные из жердей и покрытые корой и лапником, а снизу обвалованные снегом. Возле нашего еще тлели угольки костра. У затухающего огня виднелась чья-то скрюченная фигура. Это был старик повар, отбывавший наказание за какую-то мелкую провинность. Он не давал погаснуть костру, чтобы не остыл мой ужин. Есть не хотелось, но я не мог обидеть старика: он только из-за меня не спал. Глотая пахнущую дымом и диким луком похлебку, я обратил внимание на сохнувшие у костра драные сапоги повара.
— Дед, — сказал я. — Обувь-то у вас — того…
Старик сидел не шевелясь, протянув к костру обмотанные портянками ноги, уставившись полузакрытыми глазами в угли, над которыми изредка вспыхивали и тут же гасли огоньки. Казалось, он дремлет.
— Ничего, сынок, — отозвался повар. — Обойдется. Скоро обещали заменить обутки.
Он подбросил в костер сушняка.
— Возьмите мои. Мне ходить мало приходится. А в кабине можно в чем угодно. — Я снял сапоги и протянул старику.
Повар тяжело вздохнул и провел по лицу рукой, выпачканной сажей.
— Доброе у тебя сердце… В жизни всякое бывает, сынок. А ошибки надо стараться исправлять быстрее. Такому работящему парню, как ты, полный срок отбывать не придется. Если не собьет тебя никто, скоро выйдешь на свободу.
Я тут же вспомнил типа, который забрал у меня табак, и спросил у деда, кто это.
— А-а, это курносый Дориг. Он тут в главарях ходит. Держись от него подальше. Некому проучить его. Скинуть бы мне годков тридцать, я бы ему показал!..
Сухие ветки быстро сгорели в костре, но жару прибавили. Угревшийся повар и впрямь задремал. Я смотрел на него и почему-то думал, что не протянуть ему эту зиму, такой у него был жалкий, усталый, даже обреченный вид. И тут еще одна, совсем уж странная мысль пришла в голову: «А что, если и этот дед в молодости был таким же, как курносый Дориг?»
Утром, спускаясь в очередной раз с бревнами к лесоскладу, опять услышал позади хриплый голос:
— Эй, воришка!
Я остановил трактор: «Еще подумает, что я его боюсь». Выглянул из кабины, крикнул, стараясь, чтобы звучало строже:
— Чего надо?
По лицу Дорига было видно, что он рассчитывает на какую-то поживу. Скользя по снегу, подбежал ко мне.
— Ну-ка, снимай сапоги! Хотел вчера забрать, да забыл.
У него подергивалась левая щека. А глаза — такие же нахальные.
Как ни в чем не бывало, я спросил:
— Какие сапоги? Я твоих сапог не брал.
— Вот ты как заговорил! Уж не думаешь ли спорить со старшим?
Размахивая руками, он шагнул к кабине, но открыть дверцу не решился. Может, подумал, что я ударю его чем-нибудь или, струсив, рвану трактор и собью его с ног. Во всяком случае, он замешкался. Я сам распахнул дверцу и выставил ногу.
— Если тебе нравятся мои сапоги, забирай. Между прочим, мне даже выгодней меняться.
Драный сапог старика повара почти касался лица Дорига. Я не стал дожидаться ответа, захлопнул кабину и включил скорость. Дориг поспешно отскочил в сторону, чтобы увернуться от бревен. Однако проводил меня таким злобным взглядом, что мне стало не по себе.
После этого мы с ним не сталкивались много дней. Когда я возвращался с деляны, он уже спал, когда уходил, Дориг еще не поднимался. Не знаю, как это ему удавалось, но работой он себя не обременял. Если иногда и встречались с ним среди дня, то и словом не обменивались. Но я чувствовал, что Дориг копит злобу и на чем-нибудь да отыграется. И не ошибся.
Я как раз цеплял стволы к трактору. Он подошел и поставил ногу на бревно. Так поставил, чтобы я непременно обратил на это внимание.
— Итак, уважаемый герой, — произнес он подбоченясь, — когда получишь орден, не забудь пригласить. Вместе обмоем.
На его ногах были мои сапоги. Те самые, что я отдал старику повару. Меня прямо затрясло. Вот гад! Отобрал, значит!.. Но, хотя у меня внутри все кипело, я спросил как можно спокойнее:
— О каком ордене ты говоришь?
— Меня просто смех разбирает, когда я смотрю, как ты из кожи вон лезешь. Боюсь только, не дождешься награды — на тот свет отправишься.
Он рассмеялся. И смех у него был, как голос, — хриплый, противный.
Тут я ему и выложил:
— Ни о каком ордене я не думаю. Одно хочу — скорее выйти отсюда. Буду хорошо работать — могут сократить срок.