…На рассвете, когда все вокруг было окутано туманом, оглушительно громыхнуло мое кремневое ружье. Выстрел потряс лес и отдался многократным эхом на горных вершинах. Я услышал, как рванулся хангайский сизый красавец, зашуршав травой, и вскоре все стихло. Но я уже по звуку догадался, что попал в него, и так обрадовался своей удаче, что как одержимый забубнил, залепетал то ли молитву, то ли заклинание. И почудилось мне в ту минуту, будто сам хозяин лесной чащобы, завидев мою радость, выглянул между деревьев, улыбнулся и, моргая глазищами, изрек: «Да удостоим милости этого бедного юношу». Разгоряченный, я и не заметил, что разорвал себе рукав о сук, да и шапки не оказалось на потной голове — стоял как завороженный и думал: «С сегодняшнего дня земляки будут почитать меня не хуже любого прославленного охотника». Но вдруг мысли мои смешались и вместо них мне снова явилось видение лешего. Будто говорил он мне: «Это не по моей милости и доброте убил ты изюбря, а сам Хангай, щедрый Хангай одарил тебя». Я снова стал молиться и кланяться ему, а потом принялся счищать с мушки ружья белый пыж, зацепившийся во время выстрела. Но не успел я еще пережить радость удачи, как со стороны опушки послышались шаги. Сомнений у меня не было — это шел какой-то крупный зверь. Вдруг он всхрапнул, остановился, но потом степенно направился прямо к солончаку. Я был страшно удивлен — неужели после такого грохота снова пожаловал изюбрь? На миг мне даже стало не по себе. Но, поняв, что это действительно он, я затаил дыхание, наугад прицелился… и все же не решился выстрелить. Щедрый Хангай только что ниспослал мне, может быть, своего лучшего из лучших, а я, ненасытный, опять жажду крови? Нет. Если он привык в одно и то же время кормиться здесь, то пусть проведет ночь вместе со мной. Боясь вспугнуть его, я продолжал неподвижно лежать и слушать, как он дышит и облизывается. Во всех его движениях было что-то близкое и родное для меня. И как только забрезжил долгожданный рассвет, изюбрь скрылся в чащобе, поблескивая серебристым крупом.
Я тут же вскочил и, не успев пробежать и двадцати шагов, обнаружил своего изюбря в кустарнике на берегу ручья: он лежал, растянувшись во всю длину своего громадного тела, словно слиток серебра. Я с трепетом подошел к нему, поднял застывший на траве сгусток крови и окропил ею свое ружье. Затем я стал осматривать животное: пуля попала в основание шеи и прошла в грудь. Любой охотник мог бы гордиться таким выстрелом, но я почему-то отнесся к этому спокойно, хотя сразу же вспомнил наставления наших старых мудрецов, которые говорили: «Бей зверя наверняка, наповал, и не мучай его». «Наверное, вот так, как я сейчас», — подумал я и очень обрадовался. Потом обошел тушу со всех сторон, соображая, откуда же начать ее разделывать. Изюбрь застыл как бы в прыжке, он даже мертвым не опустил свои рога на землю. Я не удержался и погладил их своей шершавой ладонью — они были такие мягкие, пушистые и, главное, теплые, словно в них еще теплилась жизнь.
Для нас с матерью в этих рогах было все: наш хлеб и мука, чай и одежда… В них была вся наша жизнь. «Можно было бы сдать их в любую торговую фирму, но чего доброго эти китайцы начнут еще жульничать и совать взамен то, что нам с матерью вовсе не нужно», — думал я тогда.
Рога надо было снять без малейшего повреждения, следуя всем тонкостям этого искусства, завещанного нам нашими дедами. Живой изюбрь несет свои рога как величайшую драгоценность, он не задевает ими даже листья деревьев. Грешно их испортить.
Я сидел в ожидании восхода солнца и курил. И как только оно появилось на вершине Номгона, я поклонился Хангаю, одарившему меня столь богатой добычей, а затем своему изюбрю. Потом быстро встал, засучил рукава до локтей, передние полы дэли закрепил на поясе, подвязал рога к сучьям молодого деревца и выдернул из берестяных ножен свой нож…
Тот день остался в моей памяти на всю жизнь. Все охотники нашего айла собрались и долго разглядывали моего изюбря. «Редчайший случай, когда такому юнцу попадает изюбрь с рогами в восемнадцать отростков. Это наш богатый Хангай одарил тебя, сынок, и быть тебе удачливым охотником», — осыпали меня похвалами мои доброжелатели. Но были и такие, кто с завистью говорил: «Что ж, Хангай и впрямь смилостивился над этим юнцом, но начинать охоту с такой удачи плохо». Я, будто не слыша этого, одарил всех односельчан лучшими кусками мяса, но человеку — каждый знает — трудно угодить… В глаза мне говорили: «Теперь у нас такой охотник родился, что голодными сидеть не будем». А за спиной злословили, называли и хитрым, и коварным. Даже мою возлюбленную запугивали: «Лучше стать женой старого монаха, чем женой грешного охотника». Они, видите ли, остались недовольны дележом мяса, хотя в те времена свежим мясом баловались не часто, особенно в летнюю пору, — все больше обходились вяленым. Это теперь попробуй оставить даже детвору на один день без мяса — жить не дадут.