— После вечерней дойки прошу всех к нам в гости. Устраиваю застолье по случаю сдачи имущества государству, — подстегнул иноходца и ускакал.
Аюур отправился в сомон — значит, главного хозяина не будет… Вроде Чултэму теперь и не к кому податься. Не на поклон же к Сэмджид ехать. И к Дунгару теперь не заявишься. Пей водку хоть до потери сознания, все равно добра не сохранишь. Он с маху влетел на сопку, что стояла посреди долины реки Баян. Резко остановил коня, спешился. Достал трубку и закурил. Удивительно, как переменчива жизнь. Чего только не видел человек с тех пор, как появился он в этой просторной светлой долине, раскинувшейся между двух гор, с тех пор как родился и осознал себя. Человеку испокон веков уготован путь — родиться и умереть. Так как же теперь быть? Как еще изловчиться, к какой прибегнуть хитрости, чтобы вернуть скот, возродить состояние, которое должно нынче стать добычей черной собаки? Смириться, все пустить кобыле под хвост — просто грех, другим словом не назовешь. Во все времена в этой прекрасной долине было спокойно. Жили мы, думая, что всегда будем богаты детьми в доме, несметными табунами да жирным скотом в загонах. И вот, откуда ни возьмись, наступает лихолетье, заполняют землю мерзкие бурятские бродяги, летят вверх тормашками права знати, титулы и привилегии, происходит эта самая революция, и нате! Все переворачивается, словно дерево, упавшее комлем кверху.
В долине по всему южному склону, в каждой пади, распадке, где хорошая трава, видны зимовья бурят. Поразительно, как мгновенно, как легко восприняли революционные идеи эти люди, охочие до трудной работы, на зависть ловко владеющие топором. Наверное, оттого, что они легки на подъем. Несколько лет Чултэм провел рядом с бурятами, но так и не сумел понять их характер.
Ах, как нестерпимо жаль, что все идет прахом — накопленное за пятьдесят лет богатство, скот. Жизнь его прошла в радости и удовольствиях, в достатке, и сейчас он не мог себе представить, как жить без всего, просто так. Остается одна-единственная надежда на ценности, которые он успел спрятать в старой, забытой всеми джасе монастыря Ламын. Никто об этом не знает, кроме сорок, свивших себе гнезда в покинутых сараях.
Много дум передумал Чултэм-бэйсе, с грустью глядя на родные просторы. Почти полдня провел он в седле, прежде чем возвратился домой. Для угощенья по случаю сдачи имущества приготовили корчагу архи, двух жирных валухов и всякой другой снеди. С известием о предстоящем застолье он разослал мальчишек по дальней и ближней округе. Эту его затею могли понять по-всякому: или заигрывает с государством, или решил накормить своих собак, чтобы чужим не досталось. Вообще-то сейчас правильнее вести себя так, чтобы никому не давать повода для придирок или сведения счетов. Ведь не просто так пользовался он привилегиями богатого человека, к тому же носящего титул бэйсе…
На объявленное по случаю конфискации имущества застолье — вроде бы ожидали его — собирались люди. Не отказались выпить, закусить и члены комиссии. Пировали вовсю два дня. К вечеру второго дня люди разбрелись кто куда. Все были под хмельком, а у Чултэма-бэйсе от выпитого лицо стало ярко-красным. Аюур примчался туда на машине Сэмджид. Его проводили в гостевую юрту, принесли архи — он даже не пригубил. Чултэм, едва взглянув на Аюура, почувствовал, как его охватывает страх. Аюуру было лет тридцать, и выглядел он совсем молодо, хотя виски уже тронула седина. У него были колючие, запавшие глаза, сплюснутый с боков маленький нос, презрительно вздернутые тонкие губы, злобное выражение лица, резкие движения. Чултэму вспомнилось: во время освящения храма Бумбатын он то и дело выныривал из толпы, словно не мог себя сдержать, поправлял на боку револьвер. Сейчас Чултэм, не зная, как лучше поступить, угодливо предлагал отведать угощения. Аюур же собрал в шатре членов комиссии и провел с ними «беседу».
— Вы все стакнулись с бэйсе и обжираетесь народным достоянием. Всех арестую и предам суду. Не исключено, что вы вошли с бэйсе в сговор и теперь будете укрывать его имущество. Я-то знаю, где и что у него припрятано. От зоркого ока внутренней безопасности никто и ничто не сможет укрыться.