— Да. Только вот… Теперь я боюсь.
— Бояться не надо. Этого мерзавца, что тебя обидел, мы найдем, он у нас получит по заслугам. А родители твои где?
— Они лесорубы, батрачат.
— Скот у них свои есть?
— Нет, они дрова заготавливают и продают.
— Как же ты попала на кухню к хамбе?
— Меня устроил туда один лама, знакомый отца.
Закурив не спеша, Элдэв-Очир задумался, устремив взгляд куда-то вдаль сквозь приоткрытый полог палатки. Потом спросил:
— Ну а звать-то тебя как?
— Дуламсурэн.
— А что ты умеешь делать, Дуламсурэн?
Мягкий и благожелательный тон разговора, видимо, успокоил девушку. У нее будто камень с души свалился. Глубоко вздохнув, она ответила:
— Умею песни петь.
— Может, споешь нам что-нибудь?
Растерявшись от столь неожиданного предложения, Дуламсурэн долго не могла решить, какую ей песню выбрать. Уставилась в угол палатки, беззвучно шевеля губами и покраснев от смущения. Со всех сторон раздались ободряющие возгласы: «Пой, не стесняйся». Наконец девушка овладела собой, выпрямилась, еще раз глубоко вздохнула и красивым, слегка дрожащим от необычной обстановки голосом запела:
Понемногу она, казалось, забыла обо всем, голос ее стал тверже, ровнее, звонче. Резонируя, начали позвякивать на столе фарфоровые пиалы. Привлеченные песней, в красный уголок набились делегатки. Элдэв-Очир слушал внимательно, напряженно, слегка прикрыв глаза и опершись подбородком на руку. Казалось, он думает о чем-то важном, сокровенном. И так хороша была эта народная песня, что она казалась неотделимой от юной прелести самой певицы. Песня навевала мысль о том, что жить на этой земле прекрасно, пробуждала у слушателей и печаль, и радость, у каждого — свое, то, что таилось в глубинах души. «И эту чудесную девушку так грубо и безжалостно осквернили? Да их надо уничтожать, как вредных насекомых, этих подонков, что сотворили такое!» Наверное, такие же мысли возникли у каждого, кто знал о случившемся прошлой ночью.
Когда песня закончилась, Элдэв-Очир резко поднялся, словно вдруг заторопился куда-то.
— Ты замечательно поешь, Дуламсурэн. Спасибо за песню. Пока, временно, все-таки отправляйся на подворье хамбы. Мы тебя оттуда вскоре заберем. Иди как будто ничего не случилось — просто ты вернулась к себе домой.
Обращаясь к Раднаевой и Сэмджид, Элдэв-Очир сказал:
— Пошли? К премьер-министру поедем втроем.
Уже сидя в машине, он все никак не мог отрешиться от пережитого волнения, вызванного чудесной песней, все думал о талантливой девушке: «Ей бы в концертах выступать. Наверняка сможет. Надо будет обязательно включить ее в число делегаток съезда и вместе с другими пригласить на надом. А что, из нее вполне может выйти отличная певица». Потом обратился к Сэмджид:
— Послушай, Сэмджид, какая у меня идея. Ее выполнение поручается тебе. Ты должна проникнуть на подворье хамбы. Под видом простой богомолки. Понаблюдай-ка острым глазом, что там у них делается. Наш человек будет тебя подстраховывать. В общем, разузнай там, что к чему. Мы должны знать, о чем думают и говорят эти люди. И да поможет тебе святое благословение хамбы Ёндзона. Нам это будет на пользу. — Элдэв-Очир сам улыбнулся своей шутке.
Как и предполагал Элдэв-Очир, премьер-министр не отверг его идею и распорядился выделить для делегаток необходимое количество ткани на дэли, пояса и косынки, а также кожаные сапоги. Вскоре портные из военной мастерской сняли с женщин мерки, и работа закипела — шили день и ночь. Впервые почувствовав осязаемую заботу революционного государства, делегатки приободрились, подтянулись и похорошели. Особый интерес к лагерю неожиданно овладел и шефами — молодыми командирами из Красных казарм: они еще чаще стали навещать своих подопечных.
3
Под видом богомолки Сэмджид отправилась на подворье хамбы.
Хамба Ёндзон крайне редко присутствовал на молебнах в своем храме, все больше отсиживался дома. Изредка, и лишь небольшими группами, принимал он у себя богомольцев, чаще всего тех, кто приходил с богатыми подношениями, произносил перед ними нравоучение, а особо приглянувшихся одаривал святой водой. После смерти богдо-гэгэна хамба Ёндзон стал главой монгольской церкви, почитаемым во всей стране «живым богом».
Чтобы больше походить на богомолку, Сэмджид пришлось приладить накладную косу, одеться в старый, поношенный дэли из синей далембы, в монгольские гутулы со скромным орнаментом. За плечи она закинула потрепанную котомку.