— Мункэ, расскажи мне о себе, — обратилась она к своему соседу.
Тот снова дотронулся до ее локтя, но уже более решительно. Видно, хмель прибавил ему смелости.
— Рассказать о себе? А мне, собственно, нечего о себе рассказывать. Вообще-то я в некотором роде генеральский сын. Отец мой, хоринский бурят, служил в царской армии, оказался одним из немногих, кому удалось дослужиться до солидных чинов. В молодости он учился в Петербурге, в военно-медицинской академии, отличился в русско-японской войне, был награжден, получил генеральское звание. В общем, оторвался от народа. После Октябрьской революции отец подался в Маньчжурию. Я пошел по стопам отца, стал медиком. Но только не повторил его ошибки, а встал на сторону революции. Даже фамилию изменил, теперь я не Цедыпов, а Цеденов. Взял фамилию дяди. Вот и все.
— Ты один сын у отца?
— Есть у меня еще старший брат, Сангарил… Он тоже, как и отец…
— Постой, ты говоришь — Сангарил? Сангарил…
В глазах у Сэмджид потемнело, все расплылось.
— Что с тобой, Сэмджид? Что случилось?
— Да так, ничего. Что-то вдруг плохо мне стало…
— Давайте-ка все выйдем на свежий воздух, погуляем по берегу Толы.
Голос Элдэв-Очира, предложившего погулять, словно донесся откуда-то издалека, глухо и неясно.
7
Баатар и Дуламсурэн шли по берегу Толы. Вокруг все дышало очарованием лета. Горы, степь и ясное небо купались в прозрачном знойном мареве, озаренные лучами солнца. Земля нежилась в этой благодати, подставив солнцу свою богатырскую грудь, покрытую цветным разнотравьем и зеленой порослью деревьев.
Баатар был в новеньком голубом дэли, на голове — военная фуражка. На Дуламсурэн дэли был зеленого цвета, в тон окружающей их природы. Ростом Баатар был не намного выше Дуламсурэн, но сложением крепок, широкоплеч и широкогруд. Ему лишь недавно исполнилось двадцать лет, но даже в походке его чувствовалась недюжинная сила и взрослая основательность. Дуламсурэн станом стройна, гибка и очень женственна.
Баатар то и дело украдкой заглядывал в черные глаза спутницы, и трудно было догадаться, о чем он в этот момент думает. Но у обоих в глазах можно было прочитать ощущение счастья, в них отражалась вся красота окружающего мира, радость и праздничное ликование. Дуламсурэн шла задумчивая, накручивая конец косы на палец. В душе звучала радостная мелодия счастья.
Глубоко вздохнув, Баатар прервал затянувшееся молчание:
— Послушай, Дуламсурэн… — и снова умолк, не зная, что сказать дальше.
— Что ты сказал? — откликнулась она, взмахнув ресницами.
— Погуляем еще?
— Погуляем.
— Смотри, какие там ивы, сплошные заросли…
— А здесь как раз брод на реке.
— Давай доберемся до той вон рощицы, где тополя.
— Давай.
— Искупаемся?
— Ты купайся, а я у воды посижу.
— Знаешь, а ваша Тола тоже красивая река, как и наш Онон.
— Ага. Мы с тобой оба — дети красивых рек. — И она продекламировала:
Потом просто и искренне сказала:
— А твоя сестра Сэмджид — очень хорошая девушка. Она мне как старшая сестра.
— Да, она у нас хорошая.
— Интересно… Вот мы жили-жили, не зная друг друга, и вдруг встретились с ней. Я ведь шагу теперь не ступлю без ее одобрения… Вот и с тобой, не будь ее, могли бы не встретиться.
— Как это не встретились бы… — Огорченный таким предположением, Баатар замолк, губы его дрогнули.
Дуламсурэн горячими ладонями сжала его щеки и, утешая, словно маленького, сказала:
— Сэмджид мне как сестра, и с тобой мы, видишь, встретились.
Баатар улыбнулся. От этого ласкового прикосновения он готов был громко рассмеяться. Весь он был полон любовью к Дуламсурэн, кроме нее, в этот момент не было для него никого на всем свете. Ни о чем больше он не мог думать, только о ней. Лишь с ней одной хотелось ему затеряться в бескрайней степи. Все прошлое: нужда, голод, безрадостное детство, вся жизнь, которую он раньше не понимал до конца, непостижимость окружающего мира, Балджид, по которой он когда-то сходил с ума, все выпавшие на его долю несчастья — ничего этого для него сейчас не было. Была лишь одна Дуламсурэн, которая шла рядом с ним, существовала лишь ее чарующая красота, родное лицо, все ее милые жесты, походка, все-все, чем он сейчас любовался. И казалось, что и в будущем не будет ничего, кроме этого мига нежности и счастья, льющегося через край.