— Что же нам делать?
— Не знаю… Скажем, что останавливались у реки напоить лошадей.
— Так долго?..
Мы не успели еще ничего придумать, когда хмурый Чингисхан был уже в нескольких метрах от нас. Он вплотную подъехал к нам и злобно уставился на меня и на Кулан своими холодными желтыми глазами.
Ворот его дэли был распахнут, глаза бегали.
— Ты из сомона? — спросила Кулан.
Она хотела произнести эти слова спокойно, но голос ее дрогнул. Цамба скрипнул зубами и усмехнулся.
— Из сомона, говоришь? Да, я успел уже побывать там, пока ты нежилась в роще с этим щенком…
— Не сходи с ума!
— А-а! — закричал Цамба, и не успел я глазом моргнуть, как он схватил меня за шиворот и стащил с коня. Потом изо всей силы ударил мою клячу плетью, и та ускакала прочь.
— Я с тобой ни за что не поеду! — закричала Кулан, — Слышишь, я сейчас же сойду с коня!
— Только попробуй! А с этого сопляка я шкуру спущу! — закричал Цамба и бросился на меня.
— Цамба! Оставь его! — взмолилась Кулан, хватая его за руки.
А я стоял, не смея шевельнуться, словно прирос к земле.
Цамба схватил за повод коня Кулан и ускакал вместе с ней.
Все выше поднимались клубы желтой пыли, плач бедной Кулан постепенно замер вдали.
Не скоро я очнулся и понял, что стою на дороге и что мне предстоит добираться до дому пешком.
— Вот увидишь, я тебе еще отомщу! — закричал я, потрясая кулаком. — И Кулан тебя бросит, непременно бросит! Помяни мое слово, злой рыжий пес! — кричал я, утирая кулаком нос и всхлипывая.
Пер. К. Яцковской.
САПОЖНИК
На одной из улиц Улан-Батора стоит маленькая будка с круглым окошечком. Целый день доносится оттуда стук молотка, и в такт ударам кто-то напевает чуть хрипловатым голосом:
Это поет Сэр-Од. Его знает вся улица. Вот уже три года, как он поставил здесь свою будку и сапожничает. В одном углу у него аккуратно сложены сапоги, ботинки, туфли всех фасонов и размеров — с рваными задниками, с истоптанными каблуками, с оторвавшимися подошвами.
Чаще всего Сэр-Од напевает, когда прибивает подметки. Когда он берет своими длинными заскорузлыми пальцами гвозди и молоток и начинает вколачивать гвозди в подметки, каждый видит, что это мастер своего дела. А глядя, как добросовестно он трудится, не один досадует на себя за то, что так неаккуратно носит обувь…
Сэр-Оду не больше тридцати лет. Когда же он надевает свою клетчатую кепку и кожаную куртку, то выглядит таким молодым и статным, что ни одна красавица не может пройти мимо, не взглянув на него украдкой.
Сэр-Од — сапожник. Но разве это плохая профессия? Разве она не нужна человеку? Ведь каждому требуется обувь, а она, к сожалению, быстро изнашивается, и тогда ее надо чинить.
На улице, где работает Сэр-Од, живут рабочие, служащие, студенты, ученые, словом, люди самые разные.
Сэр-Од знает почти всех, не знает он только того, кто одевается с шиком и не носит чиненую обувь. Но, конечно, лучше всего Сэр-Од знает мальчишек! Они любят гонять по двору мяч, и у них постоянно отрываются подметки…
Каждый имеет свой характер, каждый по-своему изнашивает обувь. Сэр-Од знает, у кого изнашиваются скорее носки, у кого — каблуки. Он знает женщин, у которых каблуки держатся всего несколько дней.
Казалось бы, чем быстрее изнашивается обувь, тем лучше сапожнику. Но Сэр-Од думает иначе. На этот счет у него свое мнение. Он не питает особой симпатии к тем, кто к нему часто приходит. Действительно, что ж тут хорошего, если только поставишь на сапоги первосортную подметку, старательно закрепишь ее, и вдруг — на тебе! Через несколько дней приносят сапожнику эти же сапоги совершенно разбитые. Разве не обидно?
Люди, живущие на этой улице, любят своего сапожника. Да и Сэр-Од относится ко всем одинаково хорошо: и к старым и к молодым. Но бывает так, что ты кого-то особенно выделяешь, кто-то кажется тебе приятнее других.
У Сэр-Ода тоже была своя симпатия, и звали ее Цэрэндулам.
Цэрэндулам — молодая женщина с бледным открытым лицом и глубоко посаженными черными глазами. У нее трое славных мальчишек. Муж Цэрэндулам пристрастился к хмельному и бросил ее с тремя детьми. Нелегко ей, бедной, приходится. Часто приносит она в будку Сэр-Ода одни и те же ботиночки.
Когда Цэрэндулам приходила в будку, Сэр-Од переставал петь и они подолгу разговаривали. И чем чаще они виделись, тем чаще Сэр-Од вздыхал, поглядывая на женщину.