Выбрать главу
Винт заведен. Будью овеян, клапаны сердца строже проверь, в память вцепись руками обеими – хлопнет в былое глухая дверь.
Город вдруг посерел и растаял – помнил кого, думал о ком, в землю с плечами снова врастая, свертывается, как молоко.
Колоко-колоко, колко-колко! (Это пульки звенят о гортань.) Тише, тише, тише – и смолкло, мутью вкружились, рябя борта.
Огромный глаз косоугольный проплыл, напрягся и застыл. Не бывший бог ли, нынче вольный, о синий оперся костыль?
За ним: гарнирами зарницы, любовь, гимназия, ладонь, любимая… И вот граница, и гладко времени плато.
Снаряд начинает швырять, – нашатырного спирта и брому! Мы стали в столетьях шнырять, струясь по ухабному грому.
Из яростной давки домов, из зверьего древнего вою, над былей зенитом замыв, выносимся звонкой кривою.
Последним сознаньем светля в шуршащем обвалами мраке, мертвит и сливает петля пройденного опыта накипь.
Линия прогиба! Цель в лоб! Нет, это не гибель: винт – хлоп! Жилится висками гнев-зной, Волю мы сыскали – дней дно!
Опускаясь в скафандрах света, в пуповинах путаясь труб, открываем и чуем – это: цветогранный свободный труд.
Кто из нас, предчувствием старший, поглядит, занемевши, вниз? Нам навстречу – ударов марши! Нам навстречу – слепленье линз!
Мы говорим с рядами рифм, стоящих за станками, и нам ответом – радуг взрыв шлифует звездный камень.

Вопрос:

  «Зачем, кому носить?! Каким таить хоромам?»

Ответ:

  «Рычаг. В небес массив на грудь ветрам и громам! Затем, что радость есть рукам метаться в деле вихрем, и эту радость по строкам своим ты тоньше выгрань, и эту радость по сердцам продень и дай им рдеться, не замирать, не созерцать, трудеть – игрою детства».
Еще, еще грома, и лязг, и цвет светимых музык. Но разве выдержал бы глаз такую уйму груза?
Бровь рассекши о земную сферу, воротимся к РСФСРу. Здравствуй, временем плывущая страна, будущему бросившая огненный канат!
Бабахнет весенняя пушка с улиц, завертится солнечное ядро, и таешь весенней синей сосулей от лирики, плечи вогнавшей в дрожь!

Поэмы

1923–1925

«Черный принц»

Баллада об английском золоте, затонувшем в 1854 году у входа в бухту Балаклавы

1
Белые бивни  бьют  в ют. В шумную пену  бушприт  врыт. Вы говорите:  шторм –  вздор? Некогда длить  спор!
Видите, в пальцы нам  врос  трос, так что и этот  вопрос  прост: мало ли видел  матрос  гроз, – не покидал  пост.
Даже и в самый  глухой  час ветер бы вынес  слугой  нас, выгнувши парус  в тугой  пляс, если б – не тот  раз.
Слишком угрюмо  выл  вал… Бурный у трюма  был  бал… Море на клочья  рвал  шквал… Как удержать  фал?
Но не от ветра  скрипел  брус, – глупый заладил  припев  трус: «Слишком тяжелый  у нас  груз. Слышите стен  хруст?»
Шкипер рванул его:  «Брысь  вниз. Будешь морочить нас  правь  вплавь. Слишком башку твою  весь  рейс клонит золота  вес».
Этот в ответ:  «Груз –  сух, море – стекло,  и циклон –  глух, если ты в траверс  чужих  бухт станешь, как добрый  друг.
Если ж пушечный  рвет  рот теплых и ласковых  вод  ход,– даже речной  уведет  брод в черный  водоворот.
Пороха с нами  сто  тонн. В золоте нашем  злой  звон. Тот, кто дрожа  сторожит  бастион,– тот же моряк  он.
В тыл ему станет  наш  десант. Тени бредут  редут  спасать… Нет, если есть  еще  небеса, наши слетят  паруса».