Винт заведен. Будью овеян,
клапаны сердца строже проверь,
в память вцепись руками обеими –
хлопнет в былое глухая дверь.
Город вдруг посерел и растаял –
помнил кого, думал о ком,
в землю с плечами снова врастая,
свертывается, как молоко.
Колоко-колоко, колко-колко!
(Это пульки звенят о гортань.)
Тише, тише, тише – и смолкло,
мутью вкружились, рябя борта.
Огромный глаз косоугольный
проплыл, напрягся и застыл.
Не бывший бог ли, нынче вольный,
о синий оперся костыль?
За ним: гарнирами зарницы,
любовь, гимназия, ладонь,
любимая… И вот граница,
и гладко времени плато.
Снаряд начинает швырять, –
нашатырного спирта и брому!
Мы стали в столетьях шнырять,
струясь по ухабному грому.
Из яростной давки домов,
из зверьего древнего вою,
над былей зенитом замыв,
выносимся звонкой кривою.
Последним сознаньем светля
в шуршащем обвалами мраке,
мертвит и сливает петля
пройденного опыта накипь.
Линия прогиба! Цель в лоб!
Нет, это не гибель: винт – хлоп!
Жилится висками гнев-зной,
Волю мы сыскали – дней дно!
Опускаясь в скафандрах света,
в пуповинах путаясь труб,
открываем и чуем – это:
цветогранный свободный труд.
Кто из нас, предчувствием старший,
поглядит, занемевши, вниз?
Нам навстречу – ударов марши!
Нам навстречу – слепленье линз!
Мы говорим с рядами рифм,
стоящих за станками,
и нам ответом – радуг взрыв
шлифует звездный камень.
Вопрос:
«Зачем, кому носить?!
Каким таить хоромам?»
Ответ:
«Рычаг. В небес массив
на грудь ветрам и громам!
Затем, что радость есть рукам
метаться в деле вихрем,
и эту радость по строкам
своим ты тоньше выгрань,
и эту радость по сердцам
продень и дай им рдеться,
не замирать, не созерцать,
трудеть – игрою детства».
Еще, еще грома, и лязг,
и цвет светимых музык.
Но разве выдержал бы глаз
такую уйму груза?
Бровь рассекши о земную сферу,
воротимся к РСФСРу.
Здравствуй, временем плывущая страна,
будущему бросившая огненный канат!
Бабахнет весенняя пушка с улиц,
завертится солнечное ядро,
и таешь весенней синей сосулей
от лирики, плечи вогнавшей в дрожь!
Поэмы
1923–1925
«Черный принц»
Баллада об английском золоте, затонувшем в 1854 году у входа в бухту Балаклавы
1
Белые бивни
бьют
в ют.
В шумную пену
бушприт
врыт.
Вы говорите:
шторм –
вздор?
Некогда длить
спор!
Видите, в пальцы нам
врос
трос,
так что и этот
вопрос
прост:
мало ли видел
матрос
гроз, –
не покидал
пост.
Даже и в самый
глухой
час
ветер бы вынес
слугой
нас,
выгнувши парус
в тугой
пляс,
если б – не тот
раз.
Слишком угрюмо
выл
вал…
Бурный у трюма
был
бал…
Море на клочья
рвал
шквал…
Как удержать
фал?
Но не от ветра
скрипел
брус, –
глупый заладил
припев
трус:
«Слишком тяжелый
у нас
груз.
Слышите стен
хруст?»
Шкипер рванул его:
«Брысь
вниз.
Будешь морочить нас
правь
вплавь.
Слишком башку твою
весь
рейс
клонит золота
вес».
Этот в ответ:
«Груз –
сух,
море – стекло,
и циклон –
глух,
если ты в траверс
чужих
бухт
станешь, как добрый
друг.
Если ж пушечный
рвет
рот
теплых и ласковых
вод
ход,–
даже речной
уведет
брод
в черный
водоворот.
Пороха с нами
сто
тонн.
В золоте нашем
злой
звон.
Тот, кто дрожа
сторожит
бастион,–
тот же моряк
он.
В тыл ему станет
наш
десант.
Тени бредут
редут
спасать…
Нет, если есть
еще
небеса,
наши слетят
паруса».