1924
Свердловская буря
1
Я лирик
по складу своей души,
по самой
строчечной сути.
Казалось бы, просто:
сиди и пиши,
за лирику –
кто же осудит?
Так нет –
нетерпенье!
Взманило вдаль,
толкнуло к морю,
к прибою.
Шумела и пенилась лирика:
«Дай
стеной мне встать
голубою!»
Она обнимала,
рвала с корней,
в коленах
стала пошатывать,
и с места гнала,
и вела верней
любого колонновожатого.
Как на море буря,
мачтой маша,
до слез начинает
захлестывать,
так –
лирика это или душа –
бьет в борт
человечьего остова.
2
Нас бури несли
или снилось во сне?
Давно не видали
их мы.
Казалось:
лишь горы начнут яснеть –
и взмоют прибоем
рифмы.
Доехал до моря, –
но море не то.
Писать ли портрет
с такого?
Ни пены,
ни бури…
Молочных цветов.
В туманы –
берег окован.
Постыл и невесел
курортный режим,
к таким приучает
рожам,
что будто от них мы –
слегли и лежим
и на ноги встать
не можем.
Меж пухлых телес
застревает нога.
Киты –
по салу и крови…
Таких вот –
не смог продырявить наган,
задохся
в верхнем покрове.
3
От трестовских спин
и от спецовских жен
все море
жиром замаслено.
А может,
я просто жарой раздражен,
взвожу на море
напраслины?
Но нет:
и оно,
наморщив гладь,
играя с солнцем
в пятнашки,
нет-нет да и вздрогнет,
нет-нет да и – глядь
с тоской
на вздутые ляжки.
И солнца
академический лик,
скользя
по небесной сини,
нет-нет да и вспыхнет,
и влажный двойник
в воде его –
голову вскинет.
А впрочем, что же,
курорт – как курорт,
в лазуревой хмари
дымок.
И я –
ни капли не прокурор,
и пляж –
не скамья подсудимых.
4
Но вот,
чугунясь загаром плеча,
нагретым
мускулом двигая,
над шрифтом
убористых строк Ильича –
фигура чья-то
над книгою.
Я лежмя лежал –
и не знал, что – гроза,
я встать и не думал
вовсе…
И вдруг
черкнули синью глаза:
упорист зрачок
в свердловце.
Ага!
загудел над снастями шторм…
Но с виду –
все было спокойно.
И мы говорили
про МОПР и про корм,
про колониальные
войны.
Потом посмотрели
друг другу в глаза,
и дрожь
от земли до неба
стрельнула –
и ходу не стало назад,
и нэп –
как будто и не был.
5
Он слово сронил –
и пошла колебать
волна за волною
снова…
И в слове –
не удаль и не похвальба, –
пальба была
в каждом слове.
И гребнями взмылился
белый отряд,
и в сердце –
ветра колотье;
и мы ночевали
три ночи подряд,
друг друга
грея в болоте.
От стужи
рассветного неба
дрожа,
следили мы
месяца смену;
камыш мы ломали
замест фуража
и пили
болотную пену.
И дыбил коня
на опушке казак,
в трясине нас
выискать силясь;
и звезды у нас
грохотали в глазах,
когда они
с неба катились.