5
Что ж это,
что ж это,
что ж это за песнь?!
Голову
на руки белые
свесь.
Тихие гитары,
стыньте, дрожа:
синие гусары
под снегом лежат!
1926
Оранжевый свет
1928
Свет мой…
Свет мой оранжевый,
на склоне дня
не замораживай
хоть ты меня.
Не замораживай
в лед и в дрожь,
не завораживай
в лень и в ложь.
Чтобы – первый
сухой снежок
щек моих не щекотал,
не жег;
чтобы – зимнее
марево
глаз не льдило,
не хмарило.
Дзень-дзирилинь-дзинь,
дзанг-джеой,
длись, мой свежий,
оранжевой.
Что ты, в самом деле,
с ума сошел?
Петь такие песни
нехорошо.
Петь такие песни
невыгодно, –
разве ж наши зимы
без выхода?
Если натереть бы
небо порохом, –
где б ходить тогда
по небу сполохам?
Если все была бы
только выгода, –
где тогда искать бы
сердцу выхода?
Свет мой оранжевый,
на склоне дня
не замораживай
хоть ты меня.
Не замораживай
мое лицо
в лед, и в ложь,
и в лень, и в сон.
Дзень-дзирилинь-дзинь,
дзанг-джеой,
длись, мой свежий,
оранжевой!
1927
Весенняя песня
За то,
что наша сила
была,
как жизнь, простой,
что наша песнь
косила
молчанье
и застой.
За то,
что даль клубила
в нас
помыслы – мечтой,
нас молодость
любила.
За что,
за что,
за что?
О серо-розоватый
рассветный час,
навек,
навек сосватай
с весною нас,
навек,
навек сосватай,
соедини
с березою
и мятой
стальные дни!
Что
свежестью первичной
мы шли,
обнесены,
что
не было привычной
нам меры
и цены.
За крепость
и за смелость
в тревожные года,
за то,
что громко пелось
всегда,
всегда,
всегда!
За то,
что мы,
от робких
пути поотрезав,
ловили
в дальних сопках
напевы партизан.
За то,
что мы не крылись,
меняя имена,
когда
плыла у крылец –
война,
война,
война!
За то,
что революций
нам слышен
шаг густой,
что песни наши
вьются
над
красною звездой.
За то,
что жизнь трубила
настигнутой
мечтой,
нас молодость
любила.
За что,
за что,
за что?
О серо-розоватый
вечерний час,
навек,
навек сосватай
с весною нас,
навек,
навек сосватай,
соедини со свежестью
несмятой
стальные дни!
1928
Звени, молодость
Звени, звени, молодость,
сильная да злая,
жизнь твоя веселая,
полная до края.
Только помни, молодость,
не без края весен,
станет свистом, холодом
свет непереносен.
Станут тучи серые
над тобой метаться,
станет ночи целые
думаться, не спаться.
Звени, звени, молодость,
свежая да злая,
имя свое легкое
хвастая и славя.
Только что тут выдумать,
если все едино
видимо-невидимо
в голове сединок.
Губы мои любые,
вы уже не прежни:
вовсе стали грубые,
а бывали нежны.
Звени, звени, молодость,
быстрая да злая,
звездами да грозами
дополна пылая.
Видно, впрямь нездорово
конному опешить,
голову, как олово,
на ладони вешать.
Как ее ни вешаешь
низко на ладони, –
все равно не сделаешь
снова молодою.
Раззвенись же, молодость,
до глухого места,
помоги мне с осенью
одуматься и спеться.
1927
Городу
1
Это имя –
как гром
и как град:
Петербург,
Петроград,
Ленинград!
Не царей,
не их слуг,
не их шлюх
в этом городе
слушай, мой слух.
И не повесть
дворцовых убийств
на зрачках
нависай и клубись.
Не страшны и молчат
для меня
завитые копыта
коня.
И оттуда,
где спит равелин,
засияв,
меня дни увели.
Вижу:
времени вскрикнувший в лад,
светлый город
болот и баллад;
по торцам
прогремевший сапог,
закипающий
говор эпох;
им
в упор затеваемый спор
с перезвоном
серебряных шпор
и тревожною ранью –
людей
онемелых
у очередей.