Сразу даже решить нельзя:
то ли клики в военном стане,
собрались ли в поход князья,
на базар ли спешат крестьяне.
Мягкий говор, глухое «ге»,
неотчетливые ударенья,
словно лебедь блуждает в пурге
и теряет свое оперенье.
Он забыл о лазурной судьбе,
он во мраке кончает скитанье,
он друзей призывает к себе
округленною глубью гортани.
Дорогие мои друзья,
я вас полным именем кличу.
Вы и впрямь до сих пор князья
и по стати и по обличью.
Вы не блеском своих дворцов, –
вы творцами были на деле,
вы на землях своих отцов,
как на княжьем престоле, сидели!
Город Курск на веков гряде,
неподкупный и непокорный,
на железной залег руде,
глубоко запустивши корни.
Он в овчине густых садов,
в рукавицах овсяных пашен
не боится ничьих судов,
никакой ему враг не страшен.
Он над малой стоит рекой,
мочит яблоки, сушит груши
и не знает еще, что покой
будет навек его нарушен.
Он теперь опален огнем,
а тогда был так безопасен…
Как давно не бывал я в нем!
Как я многим ему обязан!
1930–1943
Высокогорные стихи
1938
Въезд
Стуком поспешной поступи,
гарью полынного запаха
поезд
топочет по степи,
поезд –
с северо-запада.
Ночью по сонной шири
скорый летит без удержа.
Крепки сны пассажирьи, –
пушкой
их не добудишься.
Да и откуда – пушки?
Мирные здесь звучанья:
вон уж
по краю кружки
звякнули ложечки чайные.
Утро.
Взглянувши в окна –
вставши на умыванье, –
сразу вся очередь охнет:
что это там,
в тумане?!
Сразу поймут:
не дома,
сразу, забыв о суточных,
сердце сожмут истомой
этих масштабов нешуточных.
Видишь –
как в отдаленье
дремлющими слонами
горы,
согнув колени,
вздыбились перед нами.
Дымною круглясь спиною,
лоб отвернув белесый,
млеют судьбой иною
дремлющие
колоссы.
Вот они –
ближе, круче,
можно рукой потрогать
севшей на землю тучи
каменные отроги.
Можно уже увидеть,
кто на них копошится:
люди иных фамилий –
Джаншиевы,
Абашидзе…
Будничные бешметы,
мельком на поезд глянув,
заняты
своею сметой,
реализацией планов.
Рубят,
строгают,
роют,
прудят бетоном реки.
Новый
Кавказ свой
строят
кровники и абреки.
Тени ветвей влача,
мирно цветет алыча.
Цедят кони губами
пену студеной Кубани.
Горы уходят
за горы…
Словно
навек наколото
этого синего сахара,
светлого этого холода.
Видишь:
совсем вот тут они
встали,
до плеч расшитые
в ценность
породы тутовой,
в крепость
стволов самшитовых.
Годы
уходят за годы…
Новое
звонче кличется.
Пухнут в нагорьях ягоды
ясного электричества.
Помнишь, –
в таком вот поезде
резкостью сна заклятого
стало
начало повести
в наши глаза
заглядывать.
1933
Рождение облака
Ребенок – облако
выходит
из пеленок гор.
Потом, потягиваясь тельцем,
он по изложьям горным стелется,
То в птицу превратясь,
то – в рысь, –
летит, вытягиваясь ввысь,
туда, где горы давит туча,
синя, сурова и сверкуча.
1933–1938
Водопад Муруджу
Женщина стоит у водопада,
рада, рада,
что ее – с головы до пят
в блеск и в шум одел водопад.
Водопад – ее фаворит,
и она ему говорит:
«Драгоценный мой Муруджу,
хочешь – я от тебя рожу,
я рожу от тебя девчонку,
замечательную речонку,
совершенно такую, как ты, –
неописанной красоты!»
1933–1938