И грянул сверху бомбовоз,
и батареи
зев разинули –
за синь небес,
за бархат роз,
за счастья
крылья стрекозиные.
1941
Это – медленный рассказ
Это – медленный рассказ,
как полет
туч.
Это Северный Кавказ –
мощный взмет
круч.
Здесь ни пеший, ни ездок
не пройдет
скор,–
через Нальчик и Моздок
смотрит смерть
c гop.
Все затянется корой,
схлынет в шум
рек.
Грозный год сорок второй
не забыть
ввек!
Враг ударил на Черкесск,
Пятигорск
пал.
Враг пошел наперерез
вековых
скал.
По долине Теберды,
через горб –
мост
перекинул он ряды,
растянул
хвост.
Он преграды прорывал,
бил гранат
град,
на Клухорский перевал
подымал
взгляд.
Вот куда он залетел,
до каких
мест!
В сердце гор он захотел
вбить кривой
крест.
Подымалось на дыбы
все –
врагу встречь:
корнем вверх пошли дубы
на завал
лечь.
На альпийские луга
с ледников
сверк,
чтоб скользящая нога
не прошла
вверх.
Злобно щерил враг клыки,
щурил злой
глаз.
Волчьи горные полки
тщились сбить
нас.
Но у наших медвежат
не был дух
слаб, –
враг был стиснут и зажат
между их
лап.
Захрустел его костяк,
унялась
спесь,
и недолго он в гостях
побывал
здесь.
Обвалился грязи груз,
вновь чиста
даль.
Не склонился Эльбрус
под его
сталь.
Это – медленный рассказ,
тяжкий ход
туч.
Это Северный Кавказ –
мощный взмет
круч.
Здесь ни пеший, ни ездок
не пройдет
скор, –
через Нальчик и Моздок
шел громов
спор!
1943
Будни войны
Это невероятно:
камни дорог в крови,
в прачечных ржавые пятна,
а люди – туда и обратно,
туда и обратно,
как ничего не случилось,
как муравьи!
Это невыразимо:
взрывов в глазах столбы,
а люди – все мимо и мимо,
мимо своей незримой,
неотвратимой
судьбы!
Тел неоплаканных груды,
дум недодуманных дни…
Люди не любят чуда:
горы пустой посуды,
суды да пересуды,
слухи да сплетни одни.
Так же стригут бородки,
так же влачат кули,
так же по стопке водки
лихо вливают в глотки,
так же читают сводки,
точно война – вдали!..
Голову забинтовала
белым бинтом земля.
Скошенный рот подвала
хмуро зевает – мало
телу уюта,
мало душам тепла суля.
Не рассказать про геройство
серым, сухим языком!
Это – отчаянных свойство!..
В землю вгрызись и заройся
вместе с пехотным полком, –
вот тогда, может быть, тоже
будешь понятье иметь:
вместо наигранной дрожи –
злую чувствительность кожи,
глотки простуженной медь…
Может, и сможешь похоже
это геройство воспеть.
1941
Москва – Кама
1
Отворачиваясь от Москвы,
огибая мели и мыски,
пароход «Григорий Пирогов»
от родных уходит берегов…
Южная гавань в зарю оплавлена.
Вот и Москва позади оставлена.
Кружатся склады, трубы, мосты,
но и от труб уже след простыл.
Мирно зеленеющий осот
водяную тишь да гладь сосет,
хоть еще на подмосковных шлюзах
люди помнят о гремучих грузах;
и ведется разговор с опаской:
как тряхнуло давеча фугаской.
Глаз нет-нет да и пошарит по небу:
не видать ли на небе чего-нибудь?
Но прошло еще часов с пяток,
закипает в кубе кипяток,
и разговоры более мирные,
и бутерброды более жирные.
Расскажут раз по пятьдесят
о том, как пойман диверсант,
о том, что, может, он вблизи!
А где? Поди, сообрази!
Но, уходя на восток от Перервы,
ослабевают гудящие нервы.
Низкобережна и широка,
их принимает в объятья Ока.
На пристанях, проходимых мимо,
человечья натура зрима.
Балансируя головоломно,
прет взбудораженная Коломна.
Хошь – оставайся, хошь – поезжай:
прет, на дыбы подымаясь, Рязань,
Люди отталкивают друг друга,
густо теснясь, выпирают дух.
В детский плач и женскую ругань
грузно въезжает зеленый сундук.
Кто-то с диваном, кто-то со шкафом:
не пропадать же доброму прахом!
Люди из трюма смотрят угрюмо,
холодом веет жестокая дума.
Глаз примеряет, и ус усмехается,
будто от них пароход колыхается.