Нет, не бомбы гром
мне страшен,
он убьет – ударит враз, –
равнодушье серых пашен,
безразличье чуждых глаз.
Раздуваемая вечно,
как пустой кузнечный мех,
беспощадно, бессердечно
ссылка вечная на всех.
4
Мне никогда
себе не простить:
как я смог ее отпустить!
Как я смел доверить другим
скрыть ее в этот жар,
в этот дым!
Как мне не было
слать ее жаль
в немилосердную
эту даль?!
Думал: ведь стрелочники-то
свои?
Почвы под рельсом
родной слои?
Где-то ведь есть
впереди водоем,
где мы напьемся
с нею вдвоем?!
Нет водоема –
земля суха.
О, долети ж до нее, строка
слов моих,
слез моих,
души моей,
жар ее губ охлади,
обвей!
Может быть, можно
еще вернуть,
можно, может быть,
сохранить?
Ведь не до дна ж
докричалась грудь,
не до конца
натянулась нить?!
Нет! Ничего не возвратишь.
Нравоучительный голос
сух.
Стих перед ним,
как речной камыш,
к шелесту нашему
слух их глух.
Не обвиняй же меня,
жена;
сердце мое
смертельно скорбит:
душу, как кожу,
эта война
кровью запекшеюся
дубит.
5
Через ветер, через вьюгу,
через сумрак ледяной
мы бросаемся друг к другу:
«Где ты
Здесь ли ты со мной?»
Проверяя души неложность,
крепость дружеской руки –
это тоже наша должность
всякой догме вопреки.
Не гнездо свое куличье
возвышаю я, хваля, –
Человечности обличье
завтра взалчет
вся земля.
Потому всегда, повсюду
на поверхности земной
как во сне, метаться буду.
«Где ты?
Здесь ли ты со мной?»
1943
Городок на Каме
1
…Спасибо тебе,
городок на Каме –
глубокий,
надежный советский тыл –
что с нашею прозою
и стихами
ты нас не обидел
и приютил.
Остаток
забытого царства Булгарского
без имени кличущий Каму –
«Река»,
ты в воду гляделся
темно и неласково,
на то,
как проносятся мимо века.
Я помню,
как ты из-за мыса выступил,
впервые пред нами
открывшись вдали,
весь противореча названию
Чистополь, –
по горло в грязи
и по пояс в пыли.
Ты встретил нас
шипом своих сковородок,
солидным покачиваньем
на всех перекрестках,
на всех поворотах
учить нас
науке терпенья готов.
И первым ребячьим
забытым уроком
гусиных семейств
и лохматых дворняг –
был вывод,
что смысл
не в житье одиноком, –
что жизнь
заключается в сильных корнях;
Что грязи и пыли
не надо пугаться;
что почва
здесь так глубока и жирна, –
что в самой природе ее –
богатство,
обилье,
и пышность,
и сила зерна!
Здесь что ни посадишь –
растет и плодится,
чуть в землю –
обратно земля отдает;
здесь почва
сама заставляет трудиться
и чуть ли сама за себя
не поет!
На окнах
такие пылают герани,
такие наплывы
соцветий густых,
что, кажется, слышишь
желаний сгоранье
и новое возникновение их.
И здесь –
это вовсе не вычурный вымысел –
горит наше будущее на примусе…
Но если
в природе,
в растительном чуде,
здесь каждый обласкан
и стебель и ствол,
то кажется –
в хмуром,
натруженном люде
еще ни единый росток
не процвел.
2
Слушай, друг,
оглянись вокруг,
присмотрись вкруг себя
попристальней –
к лицам толп
вокзалов и пристаней…
Видишь:
харкая и матерясь,
по тротуарам мечется
плохо одетое,
скверно обутое
мужественное человечество!
Оно,
сделавшее все эти вещи:
дома, сапоги, бутылки,
солдат, письмоносцев, старух, –
не хочет своей судьбы
выпускать из собственных рук;
Оно мечется, мучится, мочится,
мычит от горя и боли,
желая жить
по собственной воле…
Обвинить ли его за это?!
Нет, не в этом судьба поэта!
Поэт
должен быть со своим народом,
он должен быть близок
к его невзгодам.
3