Какая рань,
какая муть,
и грязь, и рвань,
и тьма, и жуть!
Остатки каких-то племен обветшалых,
кочующие на пристанях и вокзалах.
Какое ошметье,
какое отребье,
уж не разговор,
а ворчанье утробье,
и водочный дух,
и свист воровской,
и брань молодух –
вот вид городской;
и бельма ворочающий гадальщик,
вещающий
о временах преходящих…
Как жадно внимают
гаданью такому:
«Гадаю за деньги,
гадаю за хлеб!»
Как будто бы
более верят слепому
именно потому,
что он слеп.
И ночи тьма
стоит, тесна;
сводя с ума,
шумит весна.
И вдруг
эта тьма прорезается песней,
которая так без ошибки чиста,
как будто вся правда народа
в родне с ней,
все,
чем отдаленные
дышат места.
По древнему городу
поздней порою,
как будто обнявшись за плечи,
идут
каких-то безвестных волшебников
трое
и сильную,
точную песню ведут!
И веришь,
что это
поспорит с дрянною,
угрюмой действительностью
дневною.
И это
не горькая корка слепого,
и это
не голый распухший живот,
а это
в душе гражданина любого
под сердцем невысказанное живет!
И город
на прочные гвозди подкован,
и городу
сильная правда ясна,
и нету на свете
народа такого,
которого б так
волновала весна!
Чистополь, 1942
Надежда
Насилье родит насилье
и ложь умножает ложь,
когда нас берут за горло,
естественно взяться за нож.
Но нож объявлять святыней
и, вглядываясь в лезвие,
начать находить отныне
лишь в нем отраженье свое,
нет, этого я не сумею,
и этого я не смогу:
от ярости онемею,
но в ярости не солгу!
Убийство зовет убийство,
но нечего утверждать,
что резаться и рубиться –
великая благодать.
У всех, увлеченных боем,
надежда горит в любом:
мы руки от крови отмоем,
и грязь с лица отскребем,
и станем людьми, как прежде,
не в ярости до кости!
И этой одной надежде
на смертный рубеж вести.
1943
Раздумья
1955
Наша профессия
Если бы люди собрали и взвесили,
словно громадные капли росы,
чистую пользу от нашей профессии,
в чашу одну поместив на весы,
а на другую бы – все меднорожие
статуи графов, князей, королей, –
чудом бы чаша взвилась, как порожняя,
нашу бы – вниз потянуло, к земле!
И оправдалось бы выражение:
«лица высокого положения»;
и оценили бы подлинно вес
нас, повелителей светлых словес!
Чbr /то это значит – остаться в истории?
Слава как мел: губку смочишь и стер ее;
но не сотрется из памяти прочь
«Страшная месть» и «Майская ночь»!
Те, кто бичом и мечами прославились,
в реку забвенья купаться отправились;
тот же, кто нашей мечтой овладел,
в памяти мира не охладел.
Кто был в Испании – помните, что ли, –
в веке семнадцатом на престоле?
Жившего в эти же сроки на свете
помнят и любят Сервантеса дети!
А почему же ребятам охота
помнить про рыцаря, про Дон Кихота?
Добр, справедлив он и великодушен –
именно этот товарищ нам нужен!
Что для поэта времени мера?
Были бы строки правдивы и веселы!
Помнят же люди слепого Гомера…
Польза большая от нашей профессии!
1954
Весенний квартал
Спасибо тебе, весна,
что ты светла и ясна
без всяческих объяснений!
Спасибо тебе, весна,
что ты чиста и честна,
полна надежд и стремлений!
Март:
весна вступает в азарт,
мчаться куда-то хочется;
школьники в окна глядят из-за парт –
не могут сосредоточиться.
Апрель:
в воздухе ласка и хмель,
сколько слов надо добрых и нежных;
в небе
гудит самолет, словно шмель,
в долах
умытый подснежник.
Вот так Маяковский
шел по весне,
по мартам и по апрелям,
навстречу солнцу
с народом тесней
по лужам и по капелям.
Зачем я вспомнил сегодня о нем
средь шумного майского люда?
Затем,
что, горевший предмайским огнем,
он сам был
весеннее чудо!
В марте – весна воды,
в апреле – весна травы,
а май – всем людям на радость:
птицы на все лады,
в цветах поля и сады,
и дела наши
крепнут, наладясь.