С кочанов сняли толстый слой наружных листьев и хорошо накормили лошадей, особенно наиболее отощавших. Сами досыта поели постных щей.
Капустное поле и винтовки охраны остались позади, а на душе все было как-то липко, противно. Мироныч молча смотрел, как я кормлю с рук вконец изголодавшегося Геркулеса. Капуста с сочным хрустом тает на его зубах, и кажется мне, что в Геркулеса обратно вливается прежняя, битюжья силища…
Мироныч вздыхал.
Да я и сам знал, что это не так. Такую силищу вдруг не вернешь.
А вообще-то, нужно прямо сказать, с наступлением осени что-то стало разлаживаться в нашем конном войске. Как в больном организме…
Почувствовалась неуверенность. Недовольство. Несогласованность в действиях. Бригады все чаще вынуждены были добывать корм для лошадей и все прочее, на собственный страх и риск…
В обросшем, худом человеке с хриплым голосом трудно было узнать начальника колонны Сметанина. Такой интеллигентный раньше, спокойный, теперь он даже при девках смачно мог выматериться. И — по самому пустячному поводу.
Очень изменился человек! Будто чувствует над собой приговор какой. Дескать, за такие большие потери все равно не помилуют, и стоит ли теперь особо стараться, из кожи лезть вон?..
Так мне казалось. Может, я и ошибаюсь в своих предположениях, но говорю то, что думаю…
Виноват ли Аркадий Васильевич в том, что дело-то так обернулось, что потеряли мы не одну сотню коней?
Я бы сказал — и не виноват, но в то же время и виноват…
Конечно, он с самого начала крепко надеялся на эшелон. Уж до наступления-то осени обязательно дадут! Несмотря ни на что! Не могут не дать, ведь такой груз, живой груз!..
И вот эта излишняя надежда, хотя и вполне законная, расхолаживала начальство. Многое было не запланировано, не учтено, не подготовлено.
Все это создавало дополнительные трудности. Особенно когда не стало подножного корма — ведь и без того уж сколько лошадей потеряно!.. А за каждую лошадь в первую очередь отвечать начальнику! Отвечать по всей строгости сурового времени…
Тут волей-неволей потеряешь голову… И, к примеру, лично мне очень бы не хотелось быть на его месте. Очень!..
Но, с другой стороны, раз ты поставлен на эту должность, раз доверили тебе столько людских жизней и бесценных потому времени лошажьих голов, — то, будь добр, и отвечай за них, сам умри, но большое дело спаси. Как Шура Рубакин — сам кровью харкает, но план выполняет…
По крайней мере, так я понимаю…
Как раз этого-то у Сметанина, видно, и недоставало. А может, просто-напросто характера не хватило, как говорится, жидковат в коленках оказался.
Ходили слухи, будто они с Ювеналием Лихачевым иногда в загулы ударяются, устраивают, как они сами говорят, «взрывчики». А в это время в колонне всякие несуразности случаются.
Однажды, к примеру, подкатили мы к реке, уж не помню названия, а там взорванный в войну мост только-только начали восстанавливать. Говорят, переправа сейчас временная, километров на пять выше по течению. Пришлось всем табором солидный круг дать по осеннему бездорожью… А если бы вовремя да толком разузнать — не было бы этого.
В другой раз разведчик с пьяных-то глаз болото принял за луг. Надо останавливаться на ночлег, а рядом — топь… Хорошо еще, светло было, коней не загубили. Но ведь все равно они на всю ночь голодными остались… А кто назначает таких разведчиков, кто отвечает за них? Конечно же он, начальник.
Со стороны посмотреть, будто все это мелочи. А из-за этих вот мелочей и задержка в пути случается, и ненужная трата сил, и чего там еще…
А скоро земля вымерзла. Теперь кое-где можно было напрямик по полям шпарить, чтобы укоротить путь. Но то было слабое утешение — окончательно исчез подножный корм.
И мы крепко приуныли.
Может быть, впервые в жизни так остро, всем нутром своим, понял я, как неумолимо умирает лето и как леденяще давит на все живое осень.
Когда после работы на морозе оказываешься дома, в тепле, у весело потрескивающей печки, когда знаешь, что на зиму у тебя хватит дров и пищи, тогда не очень замечаешь увядание природы и смену времен.
Теперь же у нас ничего не было. Запасы кончились, и неоткуда было ждать. И все холоднее становилось. До дому же еще ох как далеко… Как не приуныть?
И впервые понял я — какая громадина моя страна. Ой, велика…
После наступления холодов меня одолели вши. Сменного белья у меня не было. Когда стояли теплые дни, я время от времени устраивал стирку и ходил сравнительно чистым. Но теперь — никак… Я завидовал Леньке, потому что он не стеснялся Маши: барахлишко его всегда выстирано. Я же стыдился девок, особенно Дины, и ни за что не посмел бы дать в стирку свои подштанники… Да и с чем бы я остался, без смены-то?