Наш табор двинулся вперед. Хотелось умотать отсюда побыстрее, подальше от этих злых и грустных глаз разоренной деревни.
Может, и в самом деле весь их хлеб потравили?
А что ж нам делать? Всю ночь, что ли, на привязи лошадей держать, таких-то голодных?
И поезда не дают… Давно бы уж дома были, на поезде-то. Сколько бы леса уже вывезли, на этих-то конях… А теперь? Идем, идем, только сами мучаемся и бедных лошадей мучаем. Скольких уж потеряли… А дальше-то ведь все холоднее будет… Все холоднее…
Вечером распустили лошадей на обширное жнивье, — кажется, ячмень там убрали. Деревни поблизости не видно. Но Мирон Мироныч велел всю ночь дежурить, по пересменке.
Поужинали супом из конины, Маша приправила его капустными листиками. Этот коняга днем, в соседней бригаде, окончательно выбился из сил. Ну — прирезали его и по-братски поделились с нами мясом. Хотя — какое это мясо… черное, как пареная репа, и липкое — грызешь его, и руки будто в смоле, — тьфу!!
Но и такую дохлятину грызешь, когда голоден. Грызешь!
После ужина Дина тихонечко позвала меня:
— Федя, поди за мной, скажу чего.
Уже темнело. Я поплелся за Диной.
— Федь, знаешь о чем я? — сказала Дина.
— Нет, — отвечаю, — не знаю, о чем ты.
— Давай мы Биа-борду с кобылой вместе отведем в давешнее село… а, Федь? Матерь-то еле на ногах держится, падет завтра-послезавтра… Придется прирезать тогда. А после нее и Биа-борду…
В ответ я только вздохнул.
— А если им оставим — выживут. Все с пользой…
— Да мы же далеко отъехали, — сомневаюсь я.
— Где далеко-то? Поди, километров пятнадцать, не больше. За ночь-то обернемся. Монголка твоя еще бегает, и рысак мой гож…
Ой как не хотелось мне делать это доброе дело…
— А Мироныч? — аккуратно сопротивляюсь я.
— До утра он не спохватится! — горячо убеждает меня Дина, хотя я и сам все это наперед знаю. — Мы только Маше с Ленькой скажем, пускай подежурят вместо нас. А потом ищи-свищи… Украли — и все тут. Уж в то село Мироныч не вернется, можешь быть спокойным…
Да, в то село он не вернется, это точно.
И про нас не подумает — что мы могли такое.
И, главное, права Дина — падет кобыла, не сегодня-завтра падет, видно, уже шатает ее. И тогда Биа-борда тоже пойдет в котел. Что ж тут делать…
Выехали мы потихоньку, как ночные воры, по знакомой уже дороге. А ночь холодная, вымерзло кругом — и земля и вода, аж звенит под копытами.
Луна освещает нам дорогу, бледным светом наполняет холодные и пустые пространства.
Мы трусим рысцой, а в левой руке я держу уздечку кобылы, она не поспевает за Монголкой, и все время приходится подтягивать ее. Права Дина, доходит лошадь…
В груди моей тесно, словно распухло сердце. В голову лезут всякие мысли, все больше невеселые. Временами мне кажется, — все это во сне происходит…
— Федь, ты сердишься, что на такое дело тебя подбила?
По голосу Дины я улавливаю, что в ее душе тоже не все спокойно.
— Я? Нет, не сержусь. Я про другое думаю.
— А скажи, Федя, если живыми доберемся до дому, будет что вспомнить…
— Во-во… мы с тобой бросим работу, только и будем рассказывать о приключениях. За это нам будут давать хлебные карточки и большие деньги.
— Сердишься, — вздыхает Дина.
— Нет…
Налегке мы довольно быстро добрались до того села. Постучали в двери домика, кривого, как старое лукошко. Разбудили старую бабку, спросили, где председатель. Недовольно ворча, объяснила она нам. Дескать, вон тот, свежей соломкой крытый домок, совсем недавно и покрыли…
К моему удивлению, председательшей как раз оказалась та баба, извиняюсь — женщина, в обгорелой шинели. Женщина повела нас в дом, зажгла коптилку. Теперь она вроде совсем другая: после сна лицо посвежело, стало помоложе и добрее.
Мы сказали ей, с чем приехали: привели кобылку с жеребенком.
— Милиция приказала? — обрадовалась председательша.
— Нет, — говорим. — Мы сами привели. И надо на первое время припрятать их хорошенько, на случай, если станут искать. И — кормить, главное — откормить их надо.
Очень удивилась председательша.
— А чего ж мы вам дадим взамен-то? — задумалась. — Денег нету, хлеба… Подождите, сколько-то соберем…
Даже при слабом свете коптилки я заметил, как вспыхнуло лицо Дины.
— Ничего нам не надо, — сказала она. — Мы не продаем и не менять пришли. А так… чтоб они живы остались, чтоб…
Растерялась Дина.
Председательша смотрела на Дину, молчала и смотрела. Кажется, она все поняла. Кивнула головой, тронула Дину за руку.