И у меня сна как не бывало от такого-то предложения. Я сел. И сердце дятлом застучало — как давеча в бане. Даже еще шибче разогналось…
Чую, кто-то уже крадется по лесенке. Осторожно, как кошка, даже дыхания не слыхать. Маша. Они, лешаки, видать, заранее договорились. Чтобы вместе поворковать… В темноте-то я не вижу Машиного лица. И — хорошо — она моего не видит.
Ощупью нахожу свои штаны и рубаху, одеваюсь. Тихонечко крадусь вниз. А в груди — грохочет…
Дина спит навзничь, луна через окно высветила ее лицо. Оно слегка вспотело, желтые волосы прилипли к округлому высокому лбу. Полные губы приоткрыты. Лоскутное теплое одеяло сползло с нее, грудь полуобнажилась и тоже светится под луной — выпукло и бело.
Затаившись, я долго гляжу на высвеченную луной, безмятежно спящую Дину. Я не смею даже шевельнуться… Мне кажется, шевельнись я — произойдет непоправимое, навеки исчезнет все.
И, кроме того, я просто боюсь.
Но чем дольше я смотрю, тем больше, тем сильнее притягивает, зовет меня это спящее диво. И у меня недостает сил противиться этому зову.
Я осмеливаюсь погладить своей горячей ладонью обнаженное плечо Дины и трепетно ощущаю шелковистость ее кожи.
Она вдруг открывает глаза, видит меня, вздрагивает и вздергивает одеяло по самый подбородок. В округлившихся глазах — испуг и растерянность.
— Чего ты тут? — спрашивает напряженным шепотом. — А Маша?
Я напрягаю всю свою волю, чтобы сделать вид, что ничего особенного не произошло.
— Маша? А к Леньке пошла.
Дина ничего не отвечает, она совсем затихает. Я порывисто обнимаю ее, прижимаюсь, губами ищу ее скачущие губы и, как овод, жадно впиваюсь в них. Дина суматошно отталкивает меня руками, но не сильно, потому что сама вся пылает.
Не отрываясь от ее трепетного рта, я, боком, влезаю под одеяло и окончательно пьянею от дурманящего тепла. И никак мы не можем оборвать наш поцелуй, никак.
Но мне и этого мало! Я уже весь в огне, жажду большего…
Но Дина с силой отталкивает меня, отодвигается и, уже опомнившись, говорит:
— Какой ловкий… Научился с Мариной-то… Теперь уж не обманешь меня: не по-доброму спал ты у ней…
— Я ж тогда опьянел совсем, не помню ничего…
— Болтай про журавля на сосне…
— Дина! — шепчу я горячо, а обезумевшие руки шарят где надо и не надо.
Дина отчаянно кусает меня в плечо. Я даже не сразу слышу боль, потом, когда боль доходит до меня, чуть не ору и отпускаю ее. Дина тотчас спрыгивает на пол.
Любовь и ярость бушуют в груди моей, но, сгорая от стыда, я вылетаю в холодные сени. Ведь какая принцесса!.. Уж и не тронь ее… Ну и к чертям! Пусть ищет таких, кто не…
Я не додумываю до конца злую мысль, я злюсь, но каким-то странным вторым зрением вижу себя со стороны: щенок, дурья башка — и больше ничего… И плечо теперь от укуса ноет.
Утром вижу, Ленька ухмыляется втихую. Стали запрягать, Махно свирепо лягнул Леньку, попал копытом в левый локоть, отчего рука у парня опухла тотчас, обвисла, отнялась.
Ага, думаю, не ухмыляйся, пес, чужому невезенью. Есть, думаю, высшая справедливость… Хотя и жалко мне Леньку.
С Диной мы не то что разговаривать — и не смотрим друг на друга.
Заместитель начальника перегона Ювеналий Лихачев лично побывал в Москве, в Путях сообщения. Обогнал отряд — и съездил в Москву. И там — наконец! — выколотил для нашей сильно поредевшей и отощавшей колонны долгожданные вагоны. Грузиться будем недалеко от Калинина, на станции Лихославль. Наконец-то! Дали все-таки! Хорошо, что война с Японией быстро закончилась, хорошо, что быстро одолели их наши… На железной-то дороге вроде полегче стало. Вот и дали… А то бы, может, и дальше пешедралом пришлось… А теперь в вагонах поедут наши коняги!
Вечером меня подозвал бригадир наш, Мирон Мироныч.
— Ну, Мелехин… Придется тебе ехать домой без лошадей.
— Как? — опешил я. — Зачем? Ты, Мироныч, чего это…
— Да, еромакань, погоди ты… Совсем испортился — никакого терпения…
А во мне уже клокотал гнев: мне казалось, старый ворон нарочно избавляется от меня, чтобы опозорить перед директором леспромхоза. Шутка ли — столько маяться и явиться домой ни с чем, с пустыми руками… Что это ему взбрендило?
— Так вот, Мелехин. Ты должен ехать в леспромхоз кратчайшим путем. И как можно скорее, как можно скорей! — рубит Мироныч. — Ты, Мелехин, должен намного опередить нас… Расскажешь все директору. Возьмешь сено, возьмешь людей и двинешь к железной дороге нам навстречу. Улавливаешь? Ведь от железной дороги нам еще гнать добрых полтыщи километров… Скоро морозы грянут. Не растерять бы остатних лошадей, на этой полутыще… Корм нужен, одежа теплая нужна, сам понимаешь… Точно нужно рассчитать все перегоны и обеспечить хороший ночлег и людям и коням. К тому времени под тридцать завернут холода, — сдохнем все, если не обеспечить, понимаешь?