— Понимаю… — растерянно сказал я. Теперь дело принимало совершенно другой оборот.
— Слушай дальше. Ты должен ехать из Кирова напрямик. Ты выйдешь в наши края по старому тракту…
— Но ведь там, говорят, зимой-то вовсе не ездят, — сомневаюсь я. — Нету там зимника…
— Ничего, если не ездят. Ездили же раньше! Значит, пройти можно. Снега еще мало будет, по целику проскочишь. Драться умеешь и тут сумей. Тут — серьезней.
— Ладно, Мироныч, понял я.
— Заберешь с собой Федоса и конопатого своего дружка. Все равно в вагоне от них никакой пользы. Один опух весь, морда как печенка, — тьфу, теля! — помрет еще в дороге. А другой без руки…
— Один-то я бы быстрее добрался.
— Быстрее не быстрее, неизвестно. Забирай. Сам им объяснишь задачу, как я тебе сказал. В случае чего — кто-то из вас должен дойти… Мало ли что, время-то трудное… Вместо них свежие силы приведешь.
Я все понял и согласился. Дело-то было серьезное.
Но все же на душе моей было нехорошо. Стыдно было. Особенно перед Диной: она остается, а я — мужик — пустым еду.
Сомнениями поделился я с Ювеналием. Дескать, еду вот, в душе же — словно поражение потерпел…
Он как-то грустно посмотрел на меня и сказал:
— В жизни-то, Федя, не одни победы бывают… Поражения, знаешь, тоже нужны. Тогда человек многое по-иному видит. Глубже, что ли, и шире… Вон, Мироныча возьми. Воевали мы с ним, лаялись, а правильно он придумал. Мы вот не додумались, а он сообразил. Сколько ехать еще — неизвестно, а те, последние полтыщи километров, можем и не протянуть. Так что давай езжай.
Ювеналий обнял меня жесткой жилистой рукой.
— Езжай.
Он подарил мне на прощание большой складной нож. Вдруг да волки в лесу… И мы расстались.
Дина с Машей пришли провожать нас. Было холодно. Федос поскорее юркнул в вагон, а мы, остальные, все переминаемся на перроне. Маша с Ленькой чуть поодаль толкуют о своем.
Дина стоит передо мной, в фуфайке, которая за осень изрядно выгорела и выносилась, серая шаль сдвинута, и милые золотистые волосы выбились из-под нее. Кругленькое личико Дины исхудало, губы поблекли, потрескались на холоде. Дина ковыряет носком кирзухи плотный снег и только изредка вскидывает на меня глаза.
— Прощай, Дина, — говорю я. Мне невесело.
— Счастливый путь, Федя, — еле слышно отвечает она.
— Ты извини, Дина… Я понимаю…
— Глупые мы еще с тобой, Федя, оба глупые… — Динин голос дрожит. — И ты меня извини, Федя.
Тут поезд трогается. Я, ничего путного так и не сказав, кидаюсь догонять вагон, растерянно смотрю на провожающих, машу рукой с подножки, и Дина тоже машет, а поезд все дальше и дальше, дальше и дальше. Еще дальше, еще…
Билеты мы, конечно же, взяли до ближайшей станции: свободных денег у нас не было, всего триста рублей на троих. По тем временам на триста рублей можно было купить — ну… три буханки хлеба. Но три буханки у нас были с собой. Три буханки — вся наша еда на дорогу. А сколько этой дороги — мы не знали, это уж как повезет. На полпути к Ярославлю нас высадили. Контролер даже хотел оштрафовать нас, но мы со сдержанным достоинством объяснили, что штраф оплатим только вшами.
Но ехать надо! А когда следующий поезд, ждать ли, тем более этот, из которого нас поперли, еще стоит на путях?
— Залезем на крышу вагона, а как поезд отойдет, спустимся в тамбур. — Это мой план. Я предлагаю, друзья принимают его.
Долго раздумывать некогда. Заскочили на другую сторону состава, выбрали вагон с лесенкой, заранее прикинули, что и как. За себя-то я не очень боялся, но вот дружки мои были не в форме: у одного рука плохая, а другой почти обессилел. Вдруг да соскользнет кто из них под колеса, как сосулька?..
Вскарабкались мы на вагон и распластались на холодной крыше.
Никогда не забуду жуткие эти минуты. Когда поезд начал набирать скорость, я вдруг сам себе показался не человеком, а высохшим березовым листком — таким легким и беспомощным. Встречный ветер обжигал холодом и сбрасывал меня вниз, хотелось зубами вцепиться в гладкую крышу, закрыть глаза и замереть — до остановки. Но ветер пробивал меня насквозь, и я понял: если сию же секунду мы не слезем, через полчаса у нас сил не будет — ни слезть, ни дальше держаться.