Мы с Пиконом выскочили в теплую мелкую воду, ноги у меня от напряжения трясутся, не держат. Вижу, и Пикон не лучше, будто большой волосатый пес, из воды вылез, вот-вот затрясет туловищем, стряхивая воду. Вода с него ручьями бежит, волосы слиплись. Смешно… Да и я, наверное, не лучше.
Пикон на меня посмотрел да как рассмеется. Упали мы на горячий песок и начали кататься, хохоча и радуясь, что все в общем удачно кончилось.
И смех этот друг над другом примирил нас, нечаянных соперников. На тот берег, обратно, вернулись мы на двух бревнах, спаренных, и ни разу они не покачнулись под нами.
2
Стал я «правобережным атаманом», бригадиром бригады правого берега. А по левому другая бригада пойдет, у них — свой «атаман».
Народ у меня подобрался молодой, лет по шестнадцать — восемнадцать каждому. Пикону тоже оказалось семнадцать, просто вымахать успел, детинушка.
Выращенные войной парни и девчата… познавшие и труд тяжкий военной поры… и голод… выросшие без отцов, — все они знали тяжелую мужскую работу. Война вместо ученической ручки дала им топорища да багры. Им и мне тоже.
Все они из ближайших сел, колхозники, но дома-то, на полевых работах, почти не бывают. Потому что война требовала леса. Леса! — в первую очередь. И коми-парни и коми-девчата, забыв про все остальное, рубили лес, вывозили его к рекам, с ранней весны до поздней осени сплавляли лес, лес, лес…
Лес, который за долгую войну, так подорожал стране, лес, которого теперь нужно было впятеро, вдесятеро больше, чем прежде, — шел одна тысяча девятьсот сорок шестой год.
Лес, лес, лес… Я, протопав с табуном лошадей почти всю Россию, знаю теперь, что такое наш коми-лес… для всей страны…
Лес. И у этих ребят, которые были теперь в моей бригаде, — весь жребий и все счастье в лесу. И рано приходила к парням простая мужицкая сила. И рано приходила поясничная боль и ломота в костях — от холодной воды, от сплавного неуюта, от нещадных таежных морозов.
Многих из моей бригады я хорошо знаю, знаю, кто чего стоит.
Вот это скопище бревен, про которое сам же говорил, что кубов пятьдесят будет, — разлеглось метров на сто, паводок выкинул бревна на поскотину, отбросил далеко от русла. Теперь нам придется каждое бревно выкатать, спихнуть обратно в воду. Чтоб река несла их дальше. А те, что потоньше и кривые — придется на себе тащить, на плечах.
Маленький мастер — звали его Сюзь Васькой (Сюзь — родовое прозвище: Сова), сказал:
— Ну что ж, Федя, командуй. Тебя учить не надо. Если к вечеру дойдете до Ловпудина, аккордный наряд выпишу, хороший кусок отхватите, ребятки… А я потопал, о ночлеге побеспокоюсь, да о кухне, чтоб накормить нас не забыли… Вот так, зимогоры!
Сказал Сюзь Васькой и смешно засеменил по берегу, вниз по течению…
Я прикинул — до впадения речки Ловпу в Сысолу километров пять. Если такие, по полсотни кубов, выбросы бревен окажутся на каждом из пяти километров — вряд ли сегодня доберемся до устья Ловпу… Ну, там видно будет.
А руки уже чешутся от предстоящей работы, от такой, когда душа твоя пьяна совместным действом, и сила каждого вливается во всех, в общую силу, и общая сила становится твоей собственной…
— Ну что, залетные, взялись?
И ничего другого сказать не пришлось, все понимают работу, работу, когда хочется выплеснуть всего себя, хочется быть сильным и ловким, хочется обогнать всех… особенно когда девушки на тебя смотрят… когда ты всем нутром, всей кожей чувствуешь на себе их взгляды…
Девчата, взявшись за жердины и рудстойку, укладывали их как лежки-прокладки, чтоб по ним веселее бежали тяжелые бревна. Парни схватились за ваги и уже разворачивают баланы, придавая бесформенному скопищу какой-то порядок, чтоб потом ловчее катить к реке.
И вот уже первое толстенное бревно с ороговевшей корой и засмолившимися торцами весело понеслось по лежкам, будто ему и самому осточертело валяться без движения. Ладони девчат едва прикасаются к коре, а оно, бревно, раскручивается все быстрее и быстрее под уклон и спешит к воде как живое, будто лошадь в жару.
Знают девчата, что главное — не дать ему остановиться, с разгоном-то легче бежит бревно, и толкают маленькие жесткие ладони, толкают, толкают… Но комель толще и опережает вершинку, норовит соскочить с лежек, а соскочит — все застопорит. Я кидаюсь к вершинке, на бегу успеваю подважить и резко выбросить ее вперед, выровнять бревно.
— Давай, давай, давай! Толкай… Подваживай… Нас ли учить, ребята!
Одно бревно скатилось, второе, третье…
А вот это не скатишь. Толстый комель, и дальше, метра через три — раздвоенный ствол. Не побежит оно по лежкам. Четыре ваги просовываем под эту чертову вилку, восемь парней принимают ваги на сгиб локтей — и пошли, пошли потихоньку, будто дорогое несут, хрупкое, боятся разбить. Но страшно тут не разбить, — страшно споткнуться. И ноги вязнут в земле от тяжести, и руки вылезают из плеч, и живот готов лопнуть… Донесли.