Но еще больше я удивился, когда в рулевой рубке заметил такого же, как я сам, парня. Ну, от силы — на год постарше. Он стоял в форменной фуражке, в синем кителе с блестящими пуговицами, зорко смотрел на широкую Эжву, на береговые знаки и как ни в чем не бывало крутил шишкастое рулевое колесо. И ведь пароход послушно подчинялся ему! То вправо возьмет носом, то влево, то колеса быстрее замолотят, то замедлятся…
Может, он, заморыш этот, и есть капитан? Когда только он успел? Такой махиной править… А я вот только и умею кобылам хвосты крутить да лучковкой паек добывать.
Впереди, на высоченной круче, опять какое-то село замаячило. Рулевой подергал петельку тросика перед своим носом, и разомлевшие было к ночи просторы вод, лесов и лугов содрогнулись от мощного: «Бу-бу-бу-у-у-у-у!..»
Ну до чего хорош голос у «Коми колхозника»! Густой, звонкий, многоцветный, как радуга. Загудит — так все живое всколыхнется, повернет голову к реке.
В половодье он, «Коми колхозник», иногда подымался и до наших верховьев. И как только мы, босоногие мальчишки и девчонки, услышим его густое «бу-бу-бу-бу», галопом мчим навстречу, километра три-четыре скачем. А потом бежим по берегу до самой пристани — провожаем белое это чудо. И кричим — просим по-русски: «Паракод, давай свисток!» — «Паракод, давай адин свисток!» — и показываем на пальцах — один.
И если «Коми колхозник» положительно ответит, если загудит, то мы прыгаем-пляшем от радости, до того счастливые. И снова просим: «Паракод, эшшо свисток!»
Теперь я сам плыву на этом «паракоде». И гляжу, как постепенно все ширится Эжва. Как позади остаются все новые и новые коми села: Зельнеч, Час, Паль, Зёвсьёрт… И все еще коми-земля наша за каждым поворотом реки.
— Что, Федя, не сидится в душном кубрике? — знакомый голос сбивает мои думы. — Или заскучал уже?
Это Ювеналий Лихачев меня окликнул, тоже с нами едет. Он в одной каюте с начальником. Ювеналий — бывший фронтовик, хотя всего-то года на четыре старше меня. С фронта вернулся перед самым концом войны, по ранению.
— А я тебя искал, Федя, — говорит Ювеналий.
— Случилось что?
— Да вот… заглянул я в носовой салон, и, веришь ли, сердце зашлось.
— Кралю встретил? Неужто красивее Сони?
— При чем тут Соня! В карты там режутся. В очко. Стуки — по тыще и больше… Ну хочется мне поиграть, попытать счастья… Пошли, а?
— Я не буду, — твердо сказал я. И сам обрадовался своим словам: выиграть не могу, так хоть отказаться умею.
— А чего, может, повезет? Гроши-то не лишними будут в дороге?
— Мне уж повезло недавно.
— Я бы, конечно, поиграл, — не отстает Ювеналий, — но денежки-то мои корова языком слизнула. И не заметил, как испарились в городе. Ты бы, Федя, одолжил мне сотни две, а?
— Мне не жалко… Но, может, не надо, Ювеналий? Ведь продуешь…
— Ну, Федя, две сотни не потеря! А в карты я везучий… Пойдем вот, сам увидишь.
Дал я Ювеналию двести рублей и тоже пошел в салон. Там, в большой каюте, за длинным овальным столом, сидело и парилось человек десять. Картежники… Выставили на стол кой-какую жратву, чтобы уже не отрываться от дела, даже початая бутылка водки стоит. Все сидят потные, морды красные, а у кого и, наоборот, бледные. Глаза горят — каждому хочется побольше захапать. Знакомая картина.
Главным воротилой здесь был борцовского вида мужик, лет тридцати пяти. Коротко стриженный, с лихо закрученными русыми усами, он сидел без рубашки, и мускулы огромными тугими шарами так и перекатывались по всему телу — и на руках, и на груди, и на спине.
Если кто-нибудь из игроков пытался темнить и плутовать, этот несокрушимый усач ставил правый локоть на стол и, глядя прямо в глаза виновнику, начинал сгибать свою руку. И тогда бицепс его угрожающе распухал, раздувался до невероятного.
После такой демонстрации силы сразу восстанавливался порядок.
Я почему-то сразу подумал, что этот дядька то ли генерал, то ли полковник, не меньше. Я еще никогда не видел живого генерала, но представлял его именно таким.
К тому времени, когда подсел играть Ювеналий, этот «генерал», оказывается, все продул — и деньги, и шинель, и китель, и гимнастерку. Потом, уже при мне, снял с ног блестящие хромовые сапоги и попросил на них «со стука». И — выиграл.
Меня, зеваку, и то в жар бросило при виде такой игры. Я быстренько вышел, от греха подальше. Ведь вот как может дурачиться человек, когда шлея под хвост попадет.
Солнце садится прямо в Эжву. До чего огромное оно, это солнце! И красное — видно, раскалилось за день. Может, оно охладиться хочет в текучей, свежей воде, накопить новые силы, чтобы завтра еще ярче сиять, еще ласковей греть землю и все живое на ней?