Было, однако, слишком холодно, чтобы долго размышлять.
Он отправился за лестницей и обнаружил ее под широким, покрытым камышом навесом. Притащил и прислонил ее к дереву. К счастью, эта лестница ни разу не понадобилась ему для тушения пожара, обычно он пользовался ею во время сбора яблок. Каждую осень он снимал яблоки с осторожностью, словно птенцов, которых по-детски эгоистично собирался выращивать, но, разумеется, губил… Только этой осенью ему было не до яблок: его призвали в армию.
Колченогая лестница неустойчиво держалась на неровной, замерзшей земле. Он взобрался наверх. Одной рукой крепко схватился за веревку, в другой у него был острый садовый нож, которым он и перерезал промерзшую пеньку. Потом он бросил нож на землю и обеими руками уцепился за веревку. Ему пришлось до предела напрячь силы, чтобы не уронить труп на землю и не свалиться вслед за ним с колченогой лестницы.
Хорошо, что до земли было близко. Его ослабевшие от голода руки едва справлялись с тяжестью, казалось, он вот-вот рухнет. Было бы ужасно свалиться с лестницы вместе с окоченевшим трупом. Ужасно не само падение, а то, что при этом могла сломаться рука или нога остекленелого от холода мертвого тела и потом все это пришлось бы подбирать… Он тут же отчетливо представил себе эту картину… Но мертвый человек с равнодушным оскалом на лице спокойно лег между стволом яблони и лестницей. Тогда он слез сам и поспешно направился в дом. От натуги у него дрожали руки.
Издали дом казался нетронутым. Но когда через настежь распахнутую дверь он ступил с ярко освещенного холодного двора в студеный полумрак дома, он тотчас почувствовал под ногами разбитые черепки. Все оставшееся невредимым было какое-то грязное и замызганное от взглядов чужаков. Даже картинки на стене казались нечистыми.
Он потер руки. Вышел. Закоченевшими руками собрал позади дома вязанку виноградной лозы, прижал ее к себе и бегом вернулся в дом.
Он едва смог вынуть из кармана кремень и трут. Подул на пальцы. Высек искру, одновременно дуя на пальцы и на трут. Потом дело пошло легче, удалось развести огонь. Он закрыл распахнутую настежь дверь. Во внезапно нахлынувшей волне тепла остро ощутился зуд в руках и ногах. Затем зуд прошел, но обмороженные места, подобно волдырям от ожога, вызывали жгучую боль. На него опять накатил приступ голода, но ничего съедобного обнаружить не удалось. Он знал, что в подвале наверняка сохранилась зарытая в землю картошка. Он сам закопал ее, да так, что никто не смог бы найти. Но тут ему вспомнился мертвец, лежащий в саду под яблоней.
Небольшие санки были целы, только бечевка оказалась перерезанной. Он вынул из брюк ремень, новые дырочки на нем показывали, как похудел он в последнее время. Спадающие брюки туго перетянул каким-то проводом, так что на поясе они собрались гармошкой, а ремень привязал к саням.
Остальное оказалось проще. Он положил тело на санки и потащил их, стараясь держаться тех мест, где на промерзшей земле еще сохранился снег. Повсюду виднелись воронки от снарядов, особенно на шоссе. Неподалеку он обнаружил вполне подходящую. На обочине дороги, на ничейной земле. Туда он и опустил тело незнакомца. Места хватило.
Потом он снова вернулся к дому, чтобы отыскать лопату.
Труп он закапывал торопливо, словно украдкой. Когда лопата звякала о мерзлые комья глины, он выпрямлялся и оглядывался по сторонам. Хотя теперь ему некого было бояться.
Воронка оказалась нужной глубины, вокруг было достаточно земли, осколков и обломков, чтобы насыпать могильный холм. Но он отложил это на потом, решив сделать красивую могилу, посадить цветы, поставить надгробье…
Однако все получилось иначе. Он никому не рассказал, где похоронил повешенного.
Да и что было рассказывать? Нельзя даже с уверенностью утверждать, что это «могила неизвестного солдата». Ведь повешенный мог быть и штатским, к тому же ничего не известно ни об исповедании, ни о национальности незнакомца, ровным счетом ничего.
Так что о могиле знал только он один. Миновали годы, и он радовался, если, проходя мимо, забывал о могиле…
Зато отлично помнил ту ветку на яблоне, на которой висел мертвец, а на ветке точно знал место, где была укреплена веревка. Но никогда и ни с кем не делился этим.
Земля на могиле осела. Шло время, горы становились все прекраснее. Рядом со старыми виноградниками появились новые, люди стали загадывать на долгие годы вперед. На местах, защищенных от ветра стенами давилен, вырастал инжир с кулак величиной, мясистый, медово-желтого цвета, с кроваво-красной сердцевиной. Каждый год цвел миндаль, и очень редко случалось, чтобы его цветы гибли от заморозков. Внизу, в деревне, теперь виднелись красные черепичные крыши новых домов. Его дочь-инженер жила в достатке в городе, внучка была красивой, милой и шаловливой девочкой. Правда, единственной.