III
В такие ночи вспыхивает яро
пожар в театре оперном. И монстр пожара
жует пространство — ярусы, балконы
и зрителей, вгрызаясь разъяренно
в плоть мешанины.
Женщины, мужчины
друг друга давят исступленно
и пробиваются сквозь крики и препоны —
и рушится стена громадой всей.
И некто, может быть, лежит под ней —
он мертв уже, но в пустоте ушей
еще мятутся бедственные стоны —
вдруг смолкли и они...
IV
В такие ночи начинают биться
сердца князей умерших; вереница
столетий словно сдвинулась назад;
и мощно сотрясается гробница,
но этот стук не ведает преград:
в камчатых тканях, в злате чаш он длится, —
и гложет все невидимое пламя.
Дрожит собор — с органом, голосами;
колокола вцепляются когтями,
как птицы, в башни; и скрежещут в страхе
врата и балки под немолчный гуд:
и мнится, что гранит опор несут,
ворочаясь, слепые черепахи.
V
В такие ночи грезится неисцелимым
о прошлом, невозвратимом...
И они додумывают простые,
хорошие мысли — впервые,
наверное, до конца.
А чей-то младший сынок до рассвета
бродит, быть может, по глухим переулкам
где-то;
ибо только в эти ночи
уповает он, став агнца кротче:
что недолго ему тяготиться
и что все, наконец, разрешится,
и что празднество ждет его, —
верит...
VI
В такие ночи под реющими флагами встают,
не различаясь, города.
И видится во весь охват тогда,
из тьмы грозы и флагов возникая,
безвестная страна — чужая
от края и до края.
Во всех садах — похожий пруд,
у каждого пруда — похожий дом,
и в каждом доме светится ночник;
и люди схожие сидят молчком —
и каждый уронил в ладони лик.
VII
В такие ночи умирающие не спят
и тихо волосы свои теребят,
что, как соломинки, с немощной кожи
почти разлетелись за эти недели —
над поверхностью смерти, похоже,
остаться хотели...
Тщетными жестами дом себя заселил,
как будто кругом зеркала; и не так ли
в волосах копаясь в унынье,
они отдают остаток сил,
что копились долгие годы, а ныне —
иссякли.
VIII
В такие ночи вне земных невзгод
моя сестренка мертвая растет.
О, сколько их прошло, таких ночей!
Она мила. Фата, наверно, ей
пойдет.
Слепая
Чужой:
Тебе сейчас об этом говорить
не страшно?
Слепая:
Нет. Ведь то была другая.
Она жила, и видела, и пела.
Она мертва.
Чужой:
И смерть ее была
тяжелой?
Слепая:
Да. Жестока смерть к беспечным.
Быть сильной нужно — даже чтобы смерть
чужую вынести.
Чужой:
Тебе чужой
умершая была?
Слепая:
Скорее — стала.
Смерть отчуждает даже мать от сына.
Но все же поначалу было страшно.
Все тело было раной. Целый мир,
который цвел и зрел в вещах,
был из меня тогда с корнями вырван
и с сердцем (так казалось мне). И я
лежала взрытою землей и слез
холодный дождь пила. Из мертвых
моих очей они текли так тихо,
так бесконечно, как с пустого неба,
где Бог скончался, облака могли бы
на землю падать. Слух мой странно вырос.
Он ощущать неслышимое стал:
и время, что струилось вдоль волос,
и тишины стеклянный нежный звон.
Руками чувствовала я тогда
дыхание огромной белой розы.
А в мыслях — только ночь и снова ночь.
И я ждала, когда в мое окно
пробьется слабый свет, потом
он вырастет и станет тем, давно
в моих руках лежащим, днем.
И я будила мою мать, когда
ночной сволакивался бред.
Кричала я: иди сюда!
Дай свет!
И долго я лежала в тишине.
Плитой из камня было одеяло.
Вдруг тьму сиянье озаряло.
То мама плакать начинала.
Об этом больно думать мне.
Дай свет! — во сне кричала я. — На грудь
Вселенная мне давит! Дай вздохнуть,
скорей сними ее, сними,
костьми я лягу сейчас — тебе мало?
Пускай она к звездам идет — я устала.
Как мне жить, если пало небо вниз с высоты?
Это здесь ты, мама?
Здесь кто-то еще? Кто там спрятался в угол?
Кто там за занавеской? Вьюга?
Мама — дождь? Мама — ночь? Нет?
Значит — свет?.. Свет!
Без меня? Как это может быть, что свет без меня?
Неужели по мне нигде не тоскуют?
Кто-нибудь спросил обо мне хоть раз?
Или нас уже всюду забыли?
Нас?.. Так ведь ты среди них;
у тебя не отнято ничего.
Вокруг лица твоего все вещи хлопочут, только и знают,
что ему угождать.
Ты можешь глаза закрывать,
если устанешь, и отдыхают глаза,
потом поднимаешь веки.
...Мои глаза онемели навеки.
С моих цветов все краски ветер развеет.
Зеркала мои заледенеют.
Строчки в книгах моих зарастут сорняками.
Мои птицы будут между домами
летать и биться в окна чужих людей.
Все связи порваны в жизни моей.
Я покинута и людьми, и вещами.
Я — остров.