Выбрать главу
III
В такие ночи вспыхивает яро пожар в театре оперном. И монстр пожара жует пространство — ярусы, балконы и зрителей, вгрызаясь разъяренно в плоть мешанины. Женщины, мужчины друг друга давят исступленно и пробиваются сквозь крики и препоны — и рушится стена громадой всей. И некто, может быть, лежит под ней — он мертв уже, но в пустоте ушей еще мятутся бедственные стоны — вдруг смолкли и они...
IV
В такие ночи начинают биться сердца князей умерших; вереница столетий словно сдвинулась назад; и мощно сотрясается гробница, но этот стук не ведает преград: в камчатых тканях, в злате чаш он длится, — и гложет все невидимое пламя. Дрожит собор — с органом, голосами; колокола вцепляются когтями, как птицы, в башни; и скрежещут в страхе врата и балки под немолчный гуд: и мнится, что гранит опор несут, ворочаясь, слепые черепахи.
V
В такие ночи грезится неисцелимым о прошлом, невозвратимом... И они додумывают простые, хорошие мысли — впервые, наверное, до конца. А чей-то младший сынок до рассвета бродит, быть может, по глухим переулкам                                                       где-то; ибо только в эти ночи уповает он, став агнца кротче: что недолго ему тяготиться и что все, наконец, разрешится, и что празднество ждет его, —       верит...
VI
В такие ночи под реющими флагами встают, не различаясь, города. И видится во весь охват тогда, из тьмы грозы и флагов возникая, безвестная страна — чужая от края и до края. Во всех садах — похожий пруд, у каждого пруда — похожий дом, и в каждом доме светится ночник; и люди схожие сидят молчком — и каждый уронил в ладони лик.
VII
В такие ночи умирающие не спят и тихо волосы свои теребят, что, как соломинки, с немощной кожи почти разлетелись за эти недели — над поверхностью смерти, похоже, остаться хотели... Тщетными жестами дом себя заселил, как будто кругом зеркала; и не так ли в волосах копаясь в унынье, они отдают остаток сил, что копились долгие годы, а ныне —       иссякли.
VIII
В такие ночи вне земных невзгод моя сестренка мертвая растет. О, сколько их прошло, таких ночей! Она мила. Фата, наверно, ей       пойдет.
(Перевод В. Летучего)

Слепая

Чужой:

Тебе сейчас об этом говорить не страшно?

Слепая:

Нет. Ведь то была другая. Она жила, и видела, и пела. Она мертва.

Чужой:

И смерть ее была тяжелой?

Слепая:

Да. Жестока смерть к беспечным. Быть сильной нужно — даже чтобы смерть чужую вынести.

Чужой:

Тебе чужой умершая была?

Слепая:

Скорее — стала. Смерть отчуждает даже мать от сына. Но все же поначалу было страшно. Все тело было раной. Целый мир, который цвел и зрел в вещах, был из меня тогда с корнями вырван и с сердцем (так казалось мне). И я лежала взрытою землей и слез холодный дождь пила. Из мертвых моих очей они текли так тихо, так бесконечно, как с пустого неба, где Бог скончался, облака могли бы на землю падать. Слух мой странно вырос. Он ощущать неслышимое стал: и время, что струилось вдоль волос, и тишины стеклянный нежный звон. Руками чувствовала я тогда дыхание огромной белой розы. А в мыслях — только ночь и снова ночь. И я ждала, когда в мое окно пробьется слабый свет, потом он вырастет и станет тем, давно в моих руках лежащим, днем. И я будила мою мать, когда ночной сволакивался бред. Кричала я: иди сюда! Дай свет! И долго я лежала в тишине. Плитой из камня было одеяло. Вдруг тьму сиянье озаряло. То мама плакать начинала. Об этом больно думать мне. Дай свет! — во сне кричала я. — На грудь Вселенная мне давит! Дай вздохнуть, скорей сними ее, сними, костьми я лягу сейчас — тебе мало? Пускай она к звездам идет — я устала. Как мне жить, если пало небо вниз с высоты? Это здесь ты, мама? Здесь кто-то еще? Кто там спрятался в угол? Кто там за занавеской? Вьюга? Мама — дождь? Мама — ночь? Нет? Значит — свет?.. Свет! Без меня? Как это может быть, что свет без меня? Неужели по мне нигде не тоскуют? Кто-нибудь спросил обо мне хоть раз? Или нас уже всюду забыли? Нас?.. Так ведь ты среди них; у тебя не отнято ничего. Вокруг лица твоего все вещи хлопочут, только и знают, что ему угождать. Ты можешь глаза закрывать, если устанешь, и отдыхают глаза, потом поднимаешь веки. ...Мои глаза онемели навеки. С моих цветов все краски ветер развеет. Зеркала мои заледенеют. Строчки в книгах моих зарастут сорняками. Мои птицы будут между домами летать и биться в окна чужих людей. Все связи порваны в жизни моей. Я покинута и людьми, и вещами. Я — остров.