Сафо — Эранне
Захотела — и тебя смутила,
обвила лозой меча, как дрот,
и, как смерть, тебя насквозь пронзила
и верну, когда придет черед,
и вещам, и миру, как могила.
Сафо — Алкею
Фрагмент
Ну и в чем ты мне хотел открыться,
как проникнешь в душу изнутри,
если опускаешь ты ресницы
перед несказанным? Посмотри,
ты, мужчина: вещи именуя,
мы живем, со славой породнясь.
Но погибло бы, я знаю, всуе
сладкое девичество при вас —
то, что пронесли мы без измены,
веря в то, что боги нас хранят,
так, что задыхались Митилены,
точно ночью яблоневый сад, —
в ароматах нашей спелой страсти.
Нет, не смог забыть ты обо всем
ради нас, твой час напрасно прожит,
женолюб с поникнувшим лицом.
Ах, оставь, и я вернусь, быть может,
к лире гореванья моего.
Этот бог помочь двоим не сможет,
но когда пройдет сквозь одного...
Надгробие на могиле девушки
Да, мы помним. Словно все сначала
будет повторяться без конца.
Деревце, ты берег забывала
и беспечно груди окунала
в шум бурливой крови беглеца —
бога своего.
Как поражает
юных женщин красотою он!
Жгучий, он, как мысль твоя, пылает,
ранний барельеф твой затеняет,
как твои ресницы, наклонен.
Жертва
Ах, расцвел, как сад, с тех пор,
как встретил
я тебя среди пустого дня;
видишь, я иду, и прям, и светел, —
кто ты, тихо ждущая меня?
Как листву, теряю я бесслезно
прошлое, Далекий и Другой.
И теперь твоя улыбка звездно
над тобой стоит и надо мной.
Перед алтарем все, что таимо
в безымянности с начальных дней,
дай вместить в твое святое имя:
волосами он зажжен твоими
и любовью освящен твоей.
Восточная песнь дня
Ах, разве с берегом обетованным
не сходна узкая полоска ложа? —
Где в головокруженье непрестанном
мы пламенеем, страсть на страсть
помножа.
И разве ночь, где неумолчен крик
зверей, грызущих в ярости друг друга,
нам не чужда, как день, что вдруг возник
снаружи, озираясь от испуга, —
кому понятен их чужой язык?
И надо нам в одно объятье слиться,
как лепестки цветка, пережидая,
пока, кольцо зловещее сужая,
безмерное со всех сторон теснится.
Пока в объятьях прячемся устало,
как знать нам, что из нас самих грозит
прорваться то, что до сих пор пугало, —
предательство, и нас не пощадит.
Ависага
I
Она лежала. Слуги привязали
ей руки к немощному, и часами
она лежала, оробев в печали
перед его преклонными летами.
И в бороду пугливо зарывалась,
заслышав уханье совы впотьмах;
а ночь вокруг росла, нагромождалась,
тая и вожделение и страх.
И звезды, уподобясь ей, дрожали,
плыл ищуще по спальне аромат,
вздуваясь, шторы знак ей подавали,
и следовал за знаком тихий взгляд.
Прильнув к нему, она еще не знала,
что ночь ночей грядет, — и, чуть дыша,
на царской охладелости лежала
легка и непорочна, как душа.
II
Царь думал о тщете минувших дней,
о немощи своей, ворча устало, —
и о собаке преданной своей, —
но к ночи Ависага замирала
над ним. И снова жизнь его пред ней
заклятым побережием лежала
под тихим светом звезд ее грудей.
Порой, о пылких ласках вспоминая,
из-под бровей он созерцал, страдая,
ее не знавший поцелуев рот;
но страсти юная лоза, однако,
в нем никогда, он знал, не расцветет.
Он зяб. И вслушивался в смутный ход
своей последней крови, как собака.