Прокаженный король
Был лоб его проказой изъязвлен.
Когда она взгнездилась под короной,
казалось, что владычествовал он
над жутью, им же в подданных
вселенной,
взирающих со страхом на того,
кто ждал расправы, но не оказалось
отважного средь них ни одного:
неприкасаемей, чем божество,
он становился, и передавалось
всем новое достоинство его.
Легенда о трех живых
и трех мертвых
Похваляясь охотой своей,
три господина разбили бивак.
И старец повел их в овраг,
и они натянули поводья коней,
увидя тройной саркофаг,
который втройне смердил;
и они отшатнулись назад,
и каждый лицо закрыл:
там лежали три трупа, и плыл
кругом удушающий смрад.
Но охотничий слух был у них,
и смогли
они услышать вдали
странного старца суд:
— Сквозь игольное ушко они
не прошли
и никогда не пройдут. —
Разгоряченное охотой, у них
осязанье осталось еще — и вот
страшный мороз охватил всех троих,
и пот превратился в лед.
Мюнстерский король
Он был обрит; и стала
корона велика,
и уши отгибала,
куда издалека
вливался рев гнусавый
голодных. Жар допек.
Он на ладони правой
сидел и изнемог,
гадая, в чем причина
его вражды с собой;
воздержанный мужчина,
в постели — никакой.
Пляска смерти
Оркестр им не нужен: или
каждый звуки не исторгает,
словно совы гнездо в нем свили?
В них страх, как волдырь, набухает,
и тухлятина в нос ширяет —
самый лучший их запашок.
Руками друг друга обвили
и пляшут, гремя костями;
любовники пылкие сами
дам кружат не спрохвала.
У тощей монашки скоро
совлекают с чела платок,
здесь все равны. И в гонке
выкрадывают у старушонки,
желтей истертой клеенки,
молитвенник под шумок.
Им жарко от этой гульбы
в богатых одеждах, и градом
пот катится, чтобы ядом
разъесть им зады и лбы,
броши, платья и шляпки из пуха;
они оголиться хотят,
как дитя, как безумец, как шлюха;
и танцуют и прыгают в лад.
Страшный суд
От гниющих ран и страха мучась,
копошатся, исходя в проклятьях;
на клочке земли иссохшей скрючась,
сбились — и нет мочи оторвать их
от любимых саванов без плетки.
Но слетают ангелы и лишку
масла подливают в сковородки
и влагают каждому под мышку
перечень того, что в жизни прежней
он не осквернил и где хранится,
может быть, тепло души прилежной,
и Всевышний пальцы не остудит,
если вздумает листать страницы, —
и по справедливости рассудит.
Искушение
Нет, не полегчало; зря нещадно
терниями плоть он иссекал.
Чувства порождали, плотоядно
отверзая свой оскал,
недоносков: хнычущая стая
мерзоликих призраков в коросте
потешалась в неуемной злости,
на него всем скопом наседая.
Эти мрази быстро размножались
плодовитой ночью и с нытьем
беспорядочно усотерялись,
расползаясь и киша кругом.
Стала ночь отравленным питьем:
руки, как в сосуд, в нес вцеплялись,
и, как бедра, тени трепыхались,
обдавая страстью и теплом. —
И тогда он к ангелу воззвал,
и приблизил ангел светлый лоб
представая, и опять загнал
внутрь святого непотребный скоп,
чтобы он до смертного порога
с чертовщиной бился в жизни сей
и выцеживал по капле Бога —
светлого — из гнусной тьмы своей.