Горе нам, где мы? В сердце ли мира,
уподобляясь древним драконам,
мчимся, захвачены диким гоном
по краю смеха... Бог, среди пира
слей с песней крик наш под небосклоном,
чтоб вознеслись голоса и лира.
XXVII
Существует ли неизбежное
время, если рушится храм?
Демиург отнимет ли нежное
сердце, преданное богам?
Разрушаемые прощаньями,
замкнуты судьбой в наших днях,
не живем ли мы обещаньями
детства, скрытого там, в корнях?
Призрак прошлого недействительный,
только ловит его чувствительный,
как ловил бы дым наяву.
Остается наше служение,
приводящее мир в движение
не в угоду ли божеству?
XXVIII
Уйдешь, придешь и дорисуешь танец,
чертеж среди созвездий обретя,
в чем превосходит смертный чужестранец
угрюмую природу; ты, дитя,
ты помнишь, как она заволновалась,
услышав невзначай: поет Орфей,
и дерево с тобой соревновалось,
подсказывая трепетом ветвей,
откуда доносился этот звук;
так ты узнала место, где звучала
и возносилась лира, средоточье
неслыханное. Шаг твой — полномочье
прекрасного, и ты уже сначала
поверила: придет на праздник друг.
XXIX
Даже если, тихий друг, ты болен,
умножаешь ты дыханьем даль,
поднимись на срубы колоколен
и звони, чтобы твоя печаль
крепла, находила, чем питаться,
и найти могла себя в ином;
горек твой напиток, может статься,
с духом соберись и стань вином.
Изобильем тронутый ночным,
на распутье жди: возможна встреча,
кто бы темноту ни пересек.
Даже позабытый всем земным,
говори земле: я лишь предтеча,
а воде скажи: я здесь навек.