— Нечестным трудом он этого добивался! — продолжал кричать Филон Герман. — Знал, что трудом мало чего добьешься, и женился на дочке мельника, которая на пять лет его старше. Правда это?
— Правда.
— Зерном и мукой спекулировал во время засухи. Правда?
— Правда.
— Дом купил, волов, землю, и все за полцены. Верно говорю?
— Верно.
— Крестьян из Молдовы за одну похлебку в работники нанимал? Верно?
— Верно.
— Кулак он или не кулак?
— Кулак, — ответили все хором.
— А я думаю, не кулак, — гнул свое побледневший Мэриан.
— Думай, что хочешь, — прервал его, едва сдерживаясь, Тоадер.
— Я и перед собранием это скажу.
В комнате воцарилась напряженная тишина.
Ирина тревожно твердила про себя: «Вот они, трудности, начинаются». Хурдук удивлялся: «И как это можно защищать такого паршивца, будь он трижды тебе родственник?» Филон Герман злился на сосунка (Мэриану не было и тридцати лет), который своей политической безграмотностью портит все дело, а Пэнчушу подбирал слова покрасивее, которые на предстоящем собрании раскроют всю подлость людей, подобных Иоакиму Пэтру.
Тоадер неожиданно для себя разволновался. Он пытался понять, почему так упорно стоит на своем Ион Мэриан. Вспомнил, что во время засухи отец Мэриана взял к себе в дом сиротку. Может, Мэриан за отца боится, как бы его заодно с Пэтру не выгнали? Но старик относится к девочке не как к батрачке, приданое ей выделил, когда она в сорок девятом году вышла замуж тоже за бедняка у них же в Поноаре. Нет, не этого боится Мэриан. Тогда чего же? По всему видать, не по себе ему, но не от великой же любви к Пэтру он так расстраивается.
Среди тяжкого молчания вновь раздался чуть дрожащий, красивый голос Мэриана:
— По-моему, Пэтру нельзя исключать. По-моему, нам нужно подумать…
— О чем это нам подумать? — спросили хором разозленные Филон, Пэнчушу и Хурдук.
— О чем подумать? — тихо спросил и расстроенный Тоадер. — Пусть Мэриан выскажется и поможет нам понять, чего хочет.
— Мое мнение такое, — заговорил Мэриан. — Середняки испугаются, если мы исключим Пэтру. По селу пойдут разговоры: приняли середняков в коллективное хозяйство, землю от них получили, а теперь выгоняют… Правильно ведь будут говорить…
— Вот, значит, как ты говоришь! — закричал в ярости Филон Герман.
— Да не я, — стал оправдываться Мэриан.
Тоадер понял, именно этого Мэриан и боится.
— Дядя Филон, — прервал он старика, — слова тебе не давали. Мэриан хорошо сделал, что высказался. Только думает-то он не правильно. Середняк — это середняк, а Пэтру, он и есть Пэтру. Не о лесе речь, о гнилом дереве…
Может, этот разговор так и сошел бы на нет, если бы Ирина не поддалась на одно мгновение своим чувствам, а Филон не потерял бы терпения. В Ирине нарастала решимость во что бы то ни стало спасти Флоарю, но она пока молчала, подыскивая слова и выбирая подходящий момент. Она знала, что никого не убедит доказательствами честности и доброты Флоари. Такие доказательства найти было трудно. Флоаря была слишком безвольна и поступала так, как повелось в этой семье. Скорее можно было найти доказательства тому, что Флоаря кулачка, и Ирина с чисто женской хитростью выжидала случая, чтобы разжалобить присутствующих несчастной жизнью Флоари. Однако казалось, что случай этот никогда не наступит, потому что Филон никак не мог успокоиться. Старик уже не кричал, он шипел, повернувшись к Иону Мэриану:
— Ты чего это середняков в одну кучу с Пэтру валишь?
Мэриан молчал, нервно затягиваясь сигаретой. Остальные сидели, не скрывая своего недовольства. Тоадер Поп, казалось, был чем-то обеспокоен.
— Я тебя спрашиваю, Ион, — еще яростнее добавил Филон Герман.
— Никого я не валю в одну кучу. Я только сказал…
— Что сказал?
— Сказал, что люди говорить будут…
— Ах ты, сосунок! — закричал старик, окончательно выйдя из себя. — С каких это пор ты пророком заделался? Люди говорить будут… Бабой-сплетницей стал, забыл, что штаны носишь? Мы здесь все товарищи, чего ж ты виляешь? Почему прямо не признаешься, что партии не доверяешь? Боишься?
К Мэриану обратились испытующие взгляды. Он побледнел и пробормотал:
— Дядя Филон, как это я не доверяю партии? Доверяю… — И снова замолчал.
— А если доверяешь, то и говори как человек. — Старик отвернулся к окну, всем своим видом показывая, как он возмущен, и добавил шепотом: — Тоже мне мужчина.