Флоаря была красивой, здоровой, опрятной девушкой и должна была родить хорошего крепкого ребенка, а он, Теофил, его вырастит, потому как неведомо, увидит ли Вирджил первые шаги своего первенца.
Бог внял голосу Теофила. Не прошло и года, как Флоаря родила мальчика, похожего на нее лицом и здоровьем. Теофил облегченно вздохнул: не очень-то было бы хорошо, если б был он похож на того. Через два года Вирджил умер. Теофил переселил Флоарю вместе с ребенком в новый дом, где Корнел должен был расти под непосредственным наблюдением деда.
После второй мировой войны господь бог, наделивший Теофила богатством, подверг, словно Иова, тяжким испытаниям. Он не насылал засухи на его поля, не опустошал отары, не уничтожал сады и виноградники огненным дождем: но сначала Теофила зачислили в кулаки и заставили платить государству налоги, потом он вынужден был заключить договоры с работниками и заплатить им за все прошлые годы, вслед за этим ему запретили сдавать в аренду землю исполу, под обработку и разрешили только нанимать поденщиков, которым платить он должен был в соответствии с решением профсоюза. Но господь бог не покинул его и подал благую мысль: пятнадцать югаров самой плодородной земли он еще давно записал на имя внука, в сорок седьмом году записал на него еще пять, а остальные пятнадцать разделил в сорок восьмом между Иосифом Мурэшаном и Иоакимом Пэтру, двумя бедняками, которые доводились ему свойственниками и кумовьями. Продал волов, коров, продал и овец, не оставив ни плугов, ни повозок, ни хомутов, ни упряжи; что не сумел продать — роздал родственникам. Когда продавать было больше нечего, он широко перекрестился и произнес: «Бог дал, бог и взял, да будет благословенно имя божие». И стал жить, заботясь только о спасении своей души и отстранившись от всех мирских дел.
Теофил проспал совсем недолго, да и спал ли он по-настоящему? Может, только задремал: года три назад у него появилась привычка, лежа на широкой мягкой постели думать в полусне о самых разных вещах, о хороших, вознося молитву богу, о плохих, прося у него помощи. Встав с постели, он натягивал шапку и отправлялся к Симиону Полу, единственному своему приятелю, чье место в церкви, отмеченное медной дощечкой с вырезанной на ней фамилией, было рядом с его местом. Симион был старше Теофила лет на семь и жил один-одинешенек в старом, покосившемся доме на нижнем конце села. Сюда приходили поп Крэчун, тоже старик, беззубый, гнусавый и не очень умный, который любил разговаривать с самим собой и постоянно теребил бороду. Когда сходились Симион и поп Крэчун, они всегда ругались, стремясь перекричать друг друга из-за каких-то давних событий, давно уже никого не волновавших. Стоило прийти Теофилу, и они умолкали, стесняясь благочестивого человека. Чинно поздоровавшись, все трое усаживались за стол, придвинутый поближе к печке. Симион Пол приносил пузатую бутылку с водкой. Теофил выпивал один стаканчик, предоставляя остальным возможность опорожнить ее до последней капли. Раскрасневшись от водки, они бубнили какие-то песни без начала и конца, чью мелодию не распознал бы никто на свете, и играли в «свинью», шлепая по столу старыми, засаленными картами с оборванными углами, и до колик смеялись над тем, кто оставался «свиньей».
В тот день Теофилу Обрежэ не очень-то хотелось идти к Симиону. В комнате стало тепло, а морозный вечер, прильнувший с улицы к запотевшему окну, не соблазнял прогулкой. Теофил подошел к окну, вытер занавеской стекло и долго смотрел на пустынную заснеженную дорогу. Заметив две длинные тени, которые размеренным, неторопливым шагом двигались мимо его дома, он вздрогнул. Несмотря на преклонный возраст, он видел хорошо и сразу узнал Янку Хурдука и Тоадера Попа. Когда обе тени скрылись где-то в верхнем конце улицы, он натянул полушубок, нахлобучил шапку, взял трубку и кисет и отправился вниз по тропинке к Симиону Полу, даже не заперев двери дома.
Там он нашел двух своих друзей, которые, как обычно, переругались. Бутылка с водкой была уже пустой, и они не прекратили спора, даже когда вошел Обрежэ.
— Иди ты к чертовой матери, бородатый осел! Ведь это Фанишка тебе исповедовалась, и от нее ты обо всем узнал. Ты напился с Морару и все ему разболтал, а Морару рассказал Чукэ, тот сломя голову помчался к своему брату, и потом они избили Фанишку до полусмерти и быстренько обкрутили ее с Пинцу, этим дураком, у которого и штаны не держались на…
— Никому и ничего я не говорил, дурья твоя башка. Как это я могу рассказывать, что мне говорят на исповеди!..