— Пожалуй, есть такие… — помолчав, ответил Траян.
— Как по-твоему, есть у нас в хозяйстве кулаки?
— Не знаю, как бы это тебе сказать, но, по-моему, есть.
— А чего ты молчал до сих пор? Почему не говорил?
Ирина сообразила, что этот вопрос и он может задать ей, и еще больше разволновалась.
— А ты меня спрашивала?
Наступило молчание. Ирина смутилась, потому что Траян был прав, а тот не понимал, чего она молчит, говорила-то она о самом главном.
— А про кого ты думаешь, что они кулаки? — робко спросила Ирина после долгого молчания.
— Про кого? Да разве я один так думаю?
Траян умолк, словно испугавшись, что сказал слишком много. Но Ирина уже не давала ему передышки:
— О Флоаре, снохе Обрежэ, что думаешь?
Траян молчал. Кабы знать, что его жену так волнует?
— Кое-кто говорит, что она кулачка, раз жила в доме кулака и сына таким вырастила, — продолжала Ирина.
— Уж если по справедливости, то так оно и есть.
— Но ведь она из бедной семьи. Ведь ее насильно замуж в кулацкий дом выдали.
— Это верно, только кто знает, что у нее на душе?.. Ведь по тому, какого она сына вырастила…
Ирина вздохнула — Флоарю ей не отстоять.
— Потом вот еще… — осмелев, продолжал Траян.
— Кто еще, по-твоему?
— Да вот Боблетеки… Никогда они и за косу не брались. Другие за них работали. И теперь люди говорят: на него мы поденщиками работали, и опять он бригадир и приказывает: делай так, делай эдак… Людям это не больно нравится…
— И я так думаю.
Они замолчали снова. В комнате стало прохладно. Ирина теснее прижалась к мужу. А Траяну было как-то радостно, что она поделилась с ним своими мыслями, хотя и не все было ему ясно.
— Траян, а что ты думаешь об Иоакиме Пэтру?
— Это ты о брате двоюродном?
— О нем!
Траян долго молчал, прежде чем решился открыть рот, а когда заговорил, заикался на каждом слове. Видно, разговор о двоюродном брате был ему не по нутру.
— Что он за человек?
— Да как сказать… — Траян споткнулся. Лучше бы и не говорить об этом. — Нехороший он человек. — Траяну стыдно стало, что он не может оправдать Иоакима, скороговоркой он пробормотал: — Жадный он больно…
— Он кулак?
— Нет, какой он кулак… — И опять Траяну стало стыдно за то, что он защищает Иоакима. — Но в прежние времена стал бы…
— Ты думаешь?
— Конечно! Украл, убил бы, а богатства все одно добился.
— Твоя правда. Пэтру, он такой…
Теперь Ирина готовилась сообщить самую неприятную новость, но не знала, как к этому подступиться.
— А ты знаешь, что кулаков будут исключать из коллективного хозяйства? — неожиданно спросила она.
— Как это исключать?
— Гнать вон!
— Гм. А что тогда с ними будет?
— Не знаю. Это их дело.
— Вот как?
— Ну и что ты думаешь?
— Не знаю… Если зло какое причинили… А так…
— Доказано, что причинили.
— Нужно разобраться. Людям-то по миру идти придется…
— Разобрались уже.
— Неужто? И кого?
— Боблетека, Иоакима Пэтру, Флоарю с сыном…
— А Иоаким что сделал?
— Свиноматки у нас болели… Доказано, что он их голодом морил, а потом дал горячего пойла, они и обварили себе кишки.
— Да-а… Иоаким, он может. Только ты подумай сама хорошенько. Он нам родня. Поразмысли как следует. Всем нам позор будет, если это докажут.
— Уже доказали!
— Не знаю. Тебе крепко подумать надо. Иоакима бы оставить. Он же мне брат двоюродный.
— Это невозможно.
— Не знаю. Я тебе сказал, — твердо произнес Траян.
И опять замолчал. Ему было грустно: случится ли еще Ирине обратиться к нему за советом? И Ирине спокойней не стало, она растревожилась еще больше.
Никогда еще Ирина Испас не страшилась так будущего.
А было в ее жизни всякое — лет двадцать тому назад она не спала ночей и днем ходила словно в воду опущенная, пока не поняла, что влюбилась, и жила после этого два года радостным ожиданием счастья, но Илисие покинул ее и женился на Лине Руда. Вспомнив ту черную безнадежность, она и теперь вздрагивала, хотя миновало с тех пор столько времени. Веселая хохотушка, которая не могла и дня прожить без смеха и шуток, она дичилась лучших подруг, обходила хоры и посиделки. Она бродила одна, как затравленный зверек, ищущий места, чтобы умереть. Как она испугалась, когда Илисие отправили на фронт, страх этот не отпускал ее в течение нескольких лет. Она осунулась и, как безумная, то смеялась, то плакала, болтая с соседкой, ни с того, ни с сего обрывала разговор, думая о чем-то своем, в доме без всякой причины начинала петь и так же беспричинно умолкала. Казалось, она не жила, а только грезила. Потом пришло печальное известие, и Ирину вновь обуял страх: предчувствие ее о гибели Илисие сбылось.