Тоадеру не пришло в голову удивиться, чего это блуждает Викентие, он только разозлился, что теряет время на поиски и нигде не может его застать. Пока он бродил по селу, останавливаясь с людьми и их расспрашивая, его мрачные мысли не рассеялись, осели горячим пеплом на сердце, причиняя боль. Было уже около девяти часов, и Тоадер подумывал, не направиться ли ему домой, как вдруг встретил на улице Викентие, остановил его и спросил, почему тот не был на собрании.
— Времени не было, — коротко ответил Викентие.
— Надо было найти.
— А работать кто за меня будет? — в ярости закричал тот. — Меня же притянете к ответу, если в бригаде будут непорядки. Моя работа — тоже партийная.
— Не кричи, — успокаивал его Тоадер. — Пойдем поговорим немножко, сообщу тебе решение партийной организации…
— Посмотрим, чего вы там решили. Только на решение вы и горазды.
Тоадер не знал, как понять недовольство Викентие, которое тот и не пытался скрывать.
В доме у Викентие было тепло, горела лампа. Развалившись на сером плюшевом диванчике и показывая всем своим видом, что ему безразличен новый секретарь партийной ячейки, за которого он и голосовать не желал, Викентие заявил:
— Слушаю!
Тоадер сел на стул около круглого орехового стола и торжественно произнес:
— Партийная организация ставит перед членами коллективного хозяйства вопрос об исключении кулаков.
— Ну и пусть исключают! Это не мое дело.
— Нет, и твое тоже.
— А кто эти кулаки?
— Флоаря и ее сын Корнел…
Викентие искоса взглянул на Тоадера и одобрил кивком головы:
— Туда им и дорога…
— Иоаким Пэтру…
— Кто? — вскочил Викентие.
— Иоаким Пэтру с женой и Ион Боблетек со всем своим семейством.
— Да вы с ума сошли! Что вы имеете против Иоакима Пэтру и Боблетека? Хотите их исключить и ослабить мою бригаду? Ты что, мстишь мне за то, что я не голосовал за тебя? Так знай: пока я в хозяйстве, пока меня зовут Викентие Пынтя, это подлое дело не пройдет.
— Помягче, Викентие, это ведь партийное решение. Не ты решаешь, а общее собрание, так что не ершись.
У Тоадера кровь прилила к голове, он едва сдерживался, в такое бешенство привели его слова Викентие.
— Ты поговоришь с членами своей бригады, — продолжал он тяжелым басом, — объяснишь, как обстоят дела; вот тут в протоколе все записано.
— Пусть хоть в евангелии будет записано, ни с кем не буду разговаривать!
— Это поручение дает тебе партийная организация.
— Ничего я не знаю и знать не хочу!
— Я тебе уже сказал: сначала подумай хорошенько, а потом открывай рот.
— Не тебе меня учить, что я должен делать.
— Я тебя не учу. Партийная организация дает поручение, и ты должен его выполнить.
— А я тебе сказал, что поручения этого не принимаю.
— Смотри, отчитываться придется.
— Это уж как захочу!
— Подумай хорошенько.
Тоадер вышел, а Викентие все еще петушился.
Кипя от гнева, Тоадер быстро зашагал к дому Филона Германа, где в комнате, выходившей окнами на улицу, поджидал его старик вместе с Хурдуком, мирно беседуя при дрожащем свете топившейся печки. Было тепло, оба они разделись и сидели в одних рубашках. Тоадер знал здесь все так же хорошо, как и в собственном доме, на стене висели иконы, в простенке между окнами — несколько выцветших фотографий, перед печкой — высокая кровать, заваленная подушками, на которой спала Каролина, младшая дочь Филона Германа. Стоял в комнате и стол, ножки которого чинились много раз, и стулья, только чудом еще не рассыпавшиеся. Теперь все это тонуло во мраке, который лишь изредка отступал, когда в низенькой чугунной печурке вспыхивал огонь.
Расстроенный Тоадер сразу же все им рассказал. Оба как-то растерялись и сидели молча. Только и слышно было, как потрескивали дрова да завывал огонь в печке.
— Надо бы с ним еще разок поговорить, — произнес наконец Филон.
— Было бы с кем! — недовольно отозвался Тоадер.
— А если и тогда мыслей не переменит, — продолжал старик, — на партийном собрании проработаем. Это ему поможет.
Тоадер спросил, не видели ли они Иосифа Мурэшана. Ему ответили, что Мурэшан сам искал его, а когда узнал о решении партийной ячейки и прочитал протокол, обрадовался и расхваливал нового секретаря: «С утра видно, что день хороший будет. Тоадер будет достойным секретарем, он энергичнее, чем я!»
— Не понравилось мне, как он тебя хвалил, — добавил Филон Герман.
— И мне не нравится, — отозвался Тоадер и помрачнел еще больше, вспомнив, что позабыл рассказать сегодня утром на собрании о поведении Иосифа Мурэшана. Взволнованный и раздраженный, Тоадер с горькой усмешкой выложил все свои подозрения, но Филон Герман, задохнувшись дымом от трубки, которую он все время сосал, гневно закричал на него: