София любила своего мужа и, любя, верила ему даже больше, чем себе. Его голубые, словно небо, глаза всегда открыто смотрели на нее, когда она жадно в них вглядывалась. Его жесткие мужские губы, прикосновение которых и сейчас приводило ее, немолодую уже женщину, в трепет, никогда не произносили лжи или бранного слова. На его худом, остром лице она всегда видела доброту и участие. Она любила своего мужа и гордилась, что любит такого человека. Горюя, что не все понимает в нем, она спрашивала себя: «Господи, за что же он их ненавидит? Он же такой добрый, а этих, кажется, убить готов». И она усердно и горячо молилась: «Пречистая дева, просвети меня!»
Она боялась за душу Тоадера, думая, по своей наивности, что им придется еще жить в загробном мире. Убежденная, что за ее честную жизнь и добрые поступки наградой ей будет божий рай, она не хотела расставаться с мужем. Счастье потусторонней жизни она по простоте душевной воображала как бесконечное продолжение того возвышенного состояния, какое несколько раз пережила, сидя в саду перед их хижиной. Тоадер пел про любовь глубоким, грустным голосом, а вокруг расцветала такая красота, что, казалось, и время останавливалось. Листья посаженных ими слив замирали, голуби, сделав круг, рассаживались на коньке крыши, умолкал певший вдали жаворонок, среди высоких облаков, которые тоже приостанавливали свое величавое движение, стихал ветер. А сама она слушала Тоадера, закрыв глаза и позабыв от переполняющего ее восторга, что живет на земле. И хотела вечного блаженства в раю. Но она любила мужа и с болью понимала, что никогда не оставит его и делать будет все, что делает он. И если он после смерти будет ввергнут в вечную тьму за то, что смело отстаивал правду, она тоже должна будет последовать за ним.
Она думала об этом, стоя на коленях и не утирая струящихся по щекам слез, а с полустертой иконы на нее смотрела благочестивым, полным жалости взглядом женщина с ребенком на руках.
Из церкви София вышла просветленная. Она радовалась, что встретит Тоадера примиренная сама с собой, не будет больше донимать его своими страхами. Радовалась, что ее не тревожит больше тень Флоари. Таково сердце любящей женщины, веру ее ничем нельзя поколебать и нарушить, но если от какого-нибудь удара появится в ней щербинка, вера исчезнет, а вместо нее пустит корни отчаяние.
Может, завтра она вновь будет бояться Флоари, опять не будет спать по ночам, вздыхая и заламывая руки в ожидании Тоадера. Она не боится, что Тоадер может согрешить. Тоадер не способен на бесчестный поступок и ложь. Но в нем может пробудится давнишняя страсть, которая, наверно, не угасла, а только задремала. Сейчас София не боялась этого. Его страсть вытеснило другое чувство. Но завтра не испугается ли София, не расплачется ли?
По дороге домой она заглянула к подруге детства, Равеке, жене Валера Молдована, с которой давно уже не виделась. У нее София просидела с час, болтая о тысяче разных вещей. Про себя она удивлялась, как спокойно ожидает ее подруга старости, выдав замуж младшую дочь. Можно было подумать, что смыслом ее жизни было замужество и рождение детей. А когда дети зажили своим домом, ничего уже не осталось. После длинного, тяжкого пути люди присаживаются отдохнуть в тени у ручья. Для Равеки с мужем старость и была отдыхом. Но София и Тоадер еще не добрели до тихого ручейка в конце дороги. Ее Тоадер не желает останавливаться, а она, хоть и не знает толком, за чем гонится, не хочет от него отстать и торопится следом, тяжело переводя дух и вытирая со лба пот, стараясь казаться бодрой и веселой.
«Уж такую судьбу уготовил мне господь», — покорно твердила она, направляясь к дому.
За хлопотами по хозяйству и готовкой обеда время текло незаметно и бездумно. День прошел, наступил вечер. Хутор затих. Безоблачное небо застыло ледяным куполом. Мороз крепчал, ветра не было. София загнала в хлев корову и кур, накормила свинью, потом вернулась домой и развела огонь в низенькой чугунной печурке. Скрипнула дверь в сенях. София вздрогнула и бросилась навстречу мужу. Увидев осунувшееся, бледное лицо, взгляд, в котором сквозило отчаяние, она испуганно спросила:
— Что с тобой, Тоадер?
— Ничего, — ответил он притворно безразличным тоном.
Зная, что расспрашивать его бесполезно, она молча накрыла на стол и ласково, как за больным ребенком, принялась за ним ухаживать.