— Нельзя так, Тоадер, — невольно вырвалось у нее в ответ на эти мысли.
Тоадер молчал. Но по тому, как он встрепенулся, она поняла, что это его обрадовало, и, вопреки собственному сердцу, проговорила:
— Если уж ты сказал, должен сделать.
София замолчала. Нужно было большое мужество, чтобы продолжать дальше, а она была всего-навсего слабой женщиной, которая боялась, как бы не потерять своего любимого. Она чуть не разрыдалась при мысли, что даже сейчас, в этот миг, может потерять его безвозвратно. А чего тогда будет стоить весь этот мир? Она вся напряглась и зашептала:
— Разве ты можешь опозориться? А что люди скажут?
«О чести моей печется», — подумал Тоадер, и в сердце его что-то перевернулось до того явственно, что, казалось, можно рукой пощупать, что это там поворачивается. Ласковая теплота затопила его, как разливающаяся река затопляет долину.
— Может, я ошибаюсь, София, — проговорил он.
— Тогда ты должен честно признаться, а не таиться.
— Нет, таиться я не буду.
Радость отхлынула, Тоадер опять почувствовал свою слабость и неуверенность и с печальной решимостью прошептал:
— Я им честно скажу, не гожусь я в секретари.
— Нельзя, Тоадер! — испуганно воскликнула София и зарыдала, но тут же, справившись с собой, обняла его: — Не надо, Тоадер, не говори так. Ведь это неправда.
Тоадер слушал ее и втайне радовался, что у него такая жена. Как бы ни был умен мужчина, сколь бы ни был он многоопытен в жизни, трудно ему проникнуть в женскую душу, если она сама не раскроется и не покажет, что в ней таится. Так уж женщины созданы: они легко скрывают то, что хотят скрыть, а иногда и то, чего не хотят скрывать. Это их оружие, которым они защищаются и побеждают даже самых сильных мужчин. Тоадер улыбался про себя этим мыслям, к которым человек приходит обычно уже к старости, но улыбался с какой-то гордостью, и не потому, что в этих философских рассуждениях была доля истины, а потому, что двадцать лет жил рядом с женщиной, которая никогда ничего не умалчивала и всегда раскрывала перед ним свою душу, как подсолнечник раскрывается навстречу солнцу, а такое счастье случается очень редко. Одно старалась утаить от него София: свой страх перед Флоарей, но и этого не сумела, хотя и посейчас думала, что Тоадер не знает о ее страхе и не узнает никогда.
Но сейчас Тоадер был поражен и испытывал чувство гордости, поняв, что сердце его жены, тайники которого он открывал один за другим, каждый раз находя там красоту, доброту и любовь к себе, именно сейчас это усталое сердце, после того как его столько лет терзала своими острыми и жадными зубами тяжкая жизнь, дало новые зеленые побеги. Кто же в этом мире богаче такого человека? И человек этот — его София!
Утешение, которое принесли Тоадеру слова жены, с избытком искупало все несчастья минувшего дня. Он почувствовал, что горечь, разъедавшая душу, осела, как оседает пыль, взбудораженная ветром. Тоадер остыл, успокоился, к нему вернулась обычная рассудительность хозяйственного человека. Ему захотелось не спеша пораскинуть мозгами, все тщательно сопоставить и упорядочить. Голова его снова стала ясной. Однако недовольство осталось. Ведь все, что случилось сегодня за день, взаправду случилось. Мэриан взаправду был против исключения кулаков. Викентие пренебрег решением партийной организации, Ирина плакала от жалости к кулачке, а он сам ничего не сумел сделать, чтобы изменить этот неожиданный поворот дел. Он пока не превозмог всей этой путаницы и вдобавок боялся, что так с ней и не справится, на его голову выльется, словно помои, самый постыдный позор. Он воображал, что он сильнее всех, но вот и ему довелось испытать то, что испытывают только слабые, неумные люди. Он чванился, думая, что сможет установить справедливость, сумеет повести людей за собой, а случилось иначе.
Он сожалел обо всем, что произошло, но еще больше сожалел, что не может обрадовать Софию, прижаться губами к ее уху и прошептать: «Конечно, я им не скажу. Я сболтнул это, не подумавши, потому что был очень расстроен». Но это значило бы обмануть ее, он не верил, что может быть настоящим секретарем, он боялся, что ему не донести до конца тот груз, который он взвалил себе на плечи.
Жена ожидала ответа, но Тоадер молчал.
— Ведь как ты радовался вчера вечером, когда тебя выбрали! — попробовала она его утешить.
— Но ты ведь не радовалась.