Явились все, кто был приглашен, сидели на кушетке и двух лавках вдоль стен, часто мигая уставшими глазами; видно было, что встали рано, не выспавшись. Герасим Молдован сидел за столом рядом с Викентие Пынтей и разливал по маленьким стаканчикам водку. То ли стаканчики вмещали мало, то ли хозяин умел разливать, однако из литровой бутыли, на которой был изображен бородатый Франц-Иосиф, он ухитрился наполнить двадцать один стаканчик. На столе лежали и хлеб и сало с расчетом, чтобы каждому досталось по доброму куску.
Все ждали молча и с серьезным видом следили, как привычно и ловко управляется Герасим толстыми сильными пальцами с маленькими стаканчиками.
Чокнувшись и пожелав друг другу здоровья и счастья, все выпили и неторопливо принялись жевать сало и хлеб.
Наконец Викентие, обращаясь ко всем, спросил:
— Ну, что вы думаете об этом деле?
Все понимающе переглянулись и промолчали.
— За этим я вас и позвал, — продолжал Викентие властным голосом. — Ведь все мы из одной бригады и должны договориться…
Люди сурово переглянулись.
— У нас должно быть одно мнение, — добавил Викентие, несколько смущенный их молчанием.
Все головы повернулись к Аурелу Молдовану. Среди присутствующих он один был безусым, потому что вторая его жена была младше его лет на пятнадцать, и он хотел казаться моложе.
— У всех? У всей бригады, значит? — спросил, улыбаясь, Аурел.
— Да. У всей бригады.
— А почему тогда не всю бригаду собрал?
Люди снова переглянулись, и улыбка чуть тронула их губы. Однако продолжали молчать.
Викентие недовольно покосился на Аурела.
— У меня не было времени созывать всех. Я позвал вас, лучших людей бригады. Вы ее опора.
— Да. Это верно… — проговорил сидевший возле Викентие Герасим Молдован, глядя на пол, настеленный из необычайно широких досок. Белый, блестящий от частого мытья, он был теперь зашлепан мокрыми темными следами сапог и ботинок гостей. Предвидя это, хозяйка заранее убрала половики и ковры. Все ждали, не скажет ли чего-нибудь хозяин, массивный, широкоплечий, с толстым красным затылком, но он отмалчивался, и невозможно было понять, какого он держится мнения. Заговорил снова безусый Аурел Молдован:
— Что верно, то верно. И когда коллективное хозяйство организовывалось, так было, да и потом тоже. Только я спрашиваю, разве одни мы такие? А? Викентие…
— Я ваш бригадир, и я так думаю, — убежденно ответил Викентие, думая, что все будут польщены тем, как он их ценит, но люди только переглядывались и молчали.
— А что, Макарие Поп не опора? — снова спросил Аурел. — Ведь и он из наших, женат на дочери Иосифа Молдована, а мать его — дочь Мэнэилэ Колчериу, который многим из нас, кто здесь сидит, доводился дедом. Камарие со своей женой заработал больше пятисот трудодней. Может, не позвали его потому, что вступил он в хозяйство всего лишь с тремя югарами земли, одной коровой да плугом?
Поднялся одобрительный ропот, закивали головы, зашевелились усы в знак того, что слова эти справедливы.
Викентие молчал и мрачно смотрел на Аурела, который, не опуская лукавых глаз и не скрывая улыбки, продолжал:
— Мы тут подумали, Викентие, кое о чем, и кажется, хорошо сделали, что подумали. На селе разное говорят…
— Что говорят?
— Мы думаем, ты знаешь. Это ты нам должен сказать, ты ведь бригадир. И в ячейке ты состоишь, тебе все лучше известно…
— Что знаю, то скажу.
— Не так, Викентие. Сначала ответь: почему ты нас разделил? Позвал только бывших середняков, а других, вроде Макарие, не позвал.