— Ставил, — подтвердил Мурэшан. — Это очень важный вопрос.
— Правильно. Но мы не поняли, и невозможно это понять, почему ты раньше не сделал того, что теперь делаем мы. Иначе говоря, почему при тебе не было принято решение?
— И как это получилось? — задумчиво пробормотал Мурэшан.
— Об этом мы тебя и спрашиваем, ведь ты был секретарем.
— Конечно. Вы и должны меня спрашивать и даже можете привлечь к ответственности.
— Понадобится — и к ответственности привлечем.
— Привлеките меня, товарищи, будьте беспощадны, если я виноват.
— Вот мы и хотим выяснить, кто виноват?
— Правильно, товарищи. Давайте обсудим, посмотрим, кто виноват… — Мурэшан покраснел от возбуждения. Казалось, он больше всех рад, что найдут, накажут виновного. Говорил он быстро, не задумываясь. — Обсудим, посмотрим, каждый откровенно выскажет свое мнение, как это заведено между коммунистами. Виновный пусть отвечает…
— Ты, Мурэшан, был до сих пор секретарем, — прервал его Тоадер Поп. — Ты знал, что вопрос этот наболевший, что в хозяйстве есть кулаки…
— Правильно, товарищи, знал…
— Почему не отложил в сторону все другие дела?
— Правильно, товарищи, не отложил. Были и другие дела, и я их не отложил, потому что секретарь должен заниматься всеми вопросами.
— В первую очередь самым важным.
— Конечно, прежде всего самым важным…
— И добиваться его разрешения…
— Конечно, добиваться… — незамедлительно откликнулся Мурэшан.
— А ты, Мурэшан, — тихо сказал Тоадер, — не добивался.
— Не добивался, товарищи. Верно! Не добивался я. Ошибся. Не отдал себе отчета. Не оценил обстановки. Потонул в мелочах. Утратил перспективу. Не посмотрел на положение дел как коммунист. Ошибся. Вы правы и должны привлечь меня к ответственности.
— Мы хотим знать, почему ты ошибся, почему не отдавал себе отчета?
— Конечно. Так и должно быть. Спрашивайте меня. Причины? Конечно, есть и причины. Да, товарищи. Спрашивайте меня…
— Мы тебя уже спросили.
Мурэшан не ответил. Недоумевающе смотрел он на Тоадера, будто не понимал его. Тоадер спокойно стоял перед ним и ждал. Все напряженно следили за их разговором. Мурэшан весь сжался, опустил глаза и выдавил:
— Не знаю, товарищи. Честно говорю, сам не понимаю, как выпустил вожжи…
— Надо бы знать.
— Конечно… Товарищи! Помогите мне! Спрашивайте! Критикуйте! Не щадите. Будьте принципиальными.
— Вот мы и спросим, если ты так просишь. Ты помнишь, как Теофил Обрежэ ускользнул от суда?
— Он не ускользнул, товарищи! Все зерно у него было уже конфисковано. Что я мог? Если бы не закон, придушил бы его собственными руками…
— Под суд ты его мог отдать? И его бы осудили.
— Суд был, товарищи. Зерно у него конфисковали.
— Зерно конфисковали, а суда не было. Припомни!
Мурэшан растерянно поглядел на Тоадера.
— Как не было?
— Не было, — отрезал Тоадер, глядя ему прямо в лицо.
Остальные подтвердили:
— Нет. Не было.
Викентие весело расхохотался:
— Чего удивляешься, Мурэшан. Ты так торопился, что через лошадь перескочил…
— Товарищи, это невозможно! — отчаянно завопил Мурэшан. — Подумайте сами! Я хотел поразить Обрежэ в самое сердце! Я хотел его уничтожить! Как он мог так легко отделаться?
— А вот отделался! — процедил Тоадер, не сводя глаз с Мурэшана, который извивался, как червяк.
— Слышишь, Мурэшан, Викентие правильно сказал. — хмуро пробурчал Филон Герман.
— Хочу и я кое-что спросить, — нарушил свое молчание Хурдук.
— Спрашивай.
— Насколько я знаю, Обрежэ тебе доводится дядей. Он двоюродный брат твоего отца. Так это? Скажи!
— Товарищи! — воскликнул Мурэшан, побледнев и вскочив, будто его пружина подбросила. — Как вы можете думать? Он эксплуатировал! Меня! Отца! Издевался над нами. А теперь простить? Ему простить? Да еще помогать ему? Скажите мне слово — и я убью его, убью на месте! Скажите, и я сожгу его!.. — Он обмяк и шлепнулся на лавку, рыхлый и толстый. — Товарищи, мне больно, что вы так думаете обо мне. Можете сказать, что я дурак, оказался не на уровне, но только не это. — Он снова вскочил и закричал: — Я с ума сойду, если будете подозревать меня, так и знайте. Я не позволю! Я тоже сознательный, товарищи!
Мутные глаза его блуждали, сизое лицо перекосилось. И все же Тоадер ему не верил и продолжал смотреть холодно, испытующе. Крикнуть Мурэшану в лицо: «Врешь!» — он не мог: не было доказательств. Одни подозрения, а подозрения — еще далеко не истина.