— Делать им нечего, вот и говорят.
— Поговаривают, что поэтому-то он и хочет тебя из хозяйства выгнать, любит он тебя, а ты на него и не посмотришь.
— Это неправда. Тоадер не такой.
— Не знаю. Люди говорят…
— Тоадер — честный человек.
— Может, он изменился… Много воды утекло с тех пор.
— Не знаю… Этого я знать не могу.
Замолчали. Старик о чем-то думал или молился. Голова его опустилась на грудь, губы быстро шевелились.
— Флоаря, знаешь, что я тебе скажу? Пойди к Тоадеру и поговори с ним… — вкрадчиво заговорил он.
Ошеломленная Флоаря вскочила с места:
— Что?
— Пойди к Тоадеру, поговори с ним.
— Не пойду! — в отчаянии простонала Флоаря.
— Нужно. Только ты сможешь смягчить его сердце.
— Не пойду! — отказалась Флоаря. — Что он обо мне подумает? — продолжала она жалким голосом.
— Пусть что хочет, то и думает, а ты должна о судьбе Корнела подумать. Если вас выгонят, что с ним станет? Он молод, в жизни ничего не смыслит. Может пропасть. Его судьба у тебя в руках и у Тоадера.
— Не пойду. Что он будет думать обо мне?
— Может, он хорошо будет думать…
— Нет, плохо.
— Может, это ему понравится… душа у него отмякнет…
— Не пойду!
— Ну какое тебе дело, что он подумает?
— Есть дело. Не хочу, чтобы думал, что я… — Она запнулась и расплакалась.
— Пойди и скажи ему про мальчика, про Корнела… Слышишь? Про Корнела ему скажи то, что только ты одна знаешь…
— Нет! — закричала Флоаря. — Нет! Про Корнела ничего не скажу. Нет! Нет! — и расплакалась.
Обрежэ не мешал ей. Увидев, что она притихла, он начал рассказывать:
— Говорят, будто одна женщина, святая в своих помыслах, собралась в монастырь, чтобы провести там жизнь в посту и молитвах. Женщина была молодая, красивая и богатая. Многие к ней сватались, но она покинула и богатство и веселую светскую жизнь и отправилась в монастырь, захватив с собой самые скромные свои одежды. Ей нужно было перебраться через широкую реку, а денег, чтобы заплатить перевозчику, не было. Тогда стала она молиться и постилась девять дней, и бог ей подал мысль заплатить перевозчику своим телом. И господь бог простил ей грех, и стала она святой.
Испуганная Флоаря смотрела на него со слезами отвращения на глазах и отрицательно качала головой.
— Не пойду! — крикнула она и, уткнувшись лицом в подушку, снова разрыдалась.
Теофил Обрежэ молчал и с ненавистью глядел на нее.
Может быть, час плакала Флоаря, уткнувшись в подушку, а Теофил Обрежэ все молчал и смотрел на нее с ненавистью. Огонь в печке потух, угли покрылись пеплом. В комнате было тепло, воздух стал спертым, тяжелым. Старик потел в своем толстом тулупе, но ему и в голову не приходило снять его.
На улице послышались шаги, с шумом хлопнула входная дверь, и тут же распахнулась дверь в комнату, где сидели Обрежэ и Флоаря. Вошел Корнел. Шапка его была надвинута на глаза, полушубок распахнут. Он грохнулся на свою постель, стоявшую возле печки. Лицо его пылало от мороза и ярости, которую он и не скрывал. Не просидев минуты, он вскочил и, ругая и проклиная кого-то, хотел было снова выбежать на улицу, но вернулся и, злобно взглянув на Обрежэ, спросил:
— Что, дед? Чего тебе здесь нужно?
— А поздороваться ты забыл, дорогой мой?
— А-а! Еще одна проповедь! Хватит! Сыт по горло!
Вдруг он как-то обмяк и опустился на один из массивных стульев, на которых не любил сидеть и обычно никогда не садился.
— Теперь — один черт, — насмешливо пробурчал он. — Можешь приходить и среди бела дня. Скрывать нечего. Я тоже подлый кулак, как и ты. И судьба у нас одна.
Говорил он зло, в упор вызывающе глядя на старика. Обрежэ, удивленный, выжидал.
Флоаря встала и с любовью глядела на сына. Безразличия ее как не бывало. Она не слышала, что говорит Корнел, она слушала только его басовитый, хрипловатый голос. Она была матерью, и не было для нее другой радости, кроме ее ребенка, хоть и стал он взрослым, превратился в красивого парня.
— Корнел! — ласково заговорила она. — Я для тебя куриный суп приготовила, такой, как ты любишь. Пойди, поешь… Проголодался, наверно.
— Ешь сама! — буркнул он. — Ешьте его оба! Я не хочу!
Флоаря так и застыла посреди комнаты, испуганно глядя на него широко раскрытыми глазами и не веря своим ушам.
— Корнел, дорогой мой, — тихо и наставительно, словно в церкви, заговорил Обрежэ, — стукни себя по губам, ибо греховные слова произнесли они. Или ты забыл божью заповедь, что нужно чтить тех, кто дал тебе жизнь, чтобы ты жил долго и счастливо на земле…