Тоадер Поп с самого утра во вторник сидел в комнате партийной ячейки. Комнаты было не узнать. Еще в понедельник утром пришла Леонора Хурдук со старшей дочерью Анной, с собой они принесли ведро извести, две кисти и побелили стены. Потом явилась Каролина, дочь Филона Германа, и вымыла полы. Когда пришел Тоадер Поп, комната блистала чистотой, оставалось только навести в ней порядок, за что и принялся сам Тоадер. Он накрыл стол новой красной скатертью, которую дала ему Ирина, поставил вазу с красными бумажными цветами, глиняную пепельницу. Развесил по стенам портреты партийных руководителей. Растопил печку и сел за стол, чтобы еще раз перелистать бумаги и обдумать, что нужно сделать до общего собрания.
Тоадер сидел, листал протоколы и больше припоминал сам, чем читал. Солнце вовсю сияло над селом. Блестел снег, но и от солнца и от снега веяло стужей. Однако жизнь в селе не замирала, не пряталась по натопленным комнатам, а кипела вовсю. Тоадер прислушивался к этому кипенью и думал, не упустили ли они чего-то самого важного. Разве кто-то предполагал, что народ придет в такое волнение? Если так будет продолжаться, неизвестно еще, чем все кончится. Как за один день заставишь людей забыть, что все они между собой родственники? Скажешь им, что кулаки заморили овец, свиней, утаивали трудодни, какой ущерб нанесли коллективному хозяйству, а люди ответят: «Может, это и так, но они наша родня, пусть возместят убытки, а исключать их не будем». Можно сказать: «Кулаки они и, пока будут живы, будут вредить», а те ответят: «Не верим, что они кулаки, они нам родные. Тут нужно подумать».
И сам он, и Хурдук, и Пэнчушу, и старик Филон ходили по селу и целыми часами разговаривали с людьми, но чего достигли — не знали. Мужики были возбуждены. Дружеские и родственные связи тянули их в разные стороны, и произойти могло все что угодно, и хорошее и плохое. И все-таки Тоадер не испытывал большого беспокойства. Он не мог поверить в то, что люди не поймут правды. Они будут метаться, кипеть, ругаться и ссориться, но в конце концов разберутся и вынесут правильное решение. Самое тяжелое — заставить их понять, но это уже его дело и дело его товарищей. Тоадер думал об упорном поединке, который ожидал его, и ощущал во всем своем большом теле какую-то дрожь и возбуждение, от которого мускулы напрягались, словно струны, а на худощавом, с резкими складками лице угрожающе сходились брови и появлялась чуть заметная недобрая улыбка. Все чаще и чаще он возвращался к мысли, которая пришла ему в голову накануне вечером: не откладывать собрания до Нового года, а провести его как можно скорее, через два-три дня. Созвать неожиданно, чтобы у кулаков не было времени опомниться.
Дверь резко распахнулась, на пороге стоял Корнел Обрежэ. По его разгоряченному лицу и прерывистому дыханию видно было, что он бежал. Корнел застыл у порога, растопырив руки, будто готовился броситься на кого-то. Злобно и вызывающе посмотрел он на Тоадера, потом медленно, враскачку, двинулся к столу. У стола он остановился.
— Здравствуй, парень, — сказал Тоадер, — садись.
Он испытывал странное чувство: хоть он и не ждал, что к нему явится Корнел, но вовсе не удивился его приходу. Ему почудилось, что он уже встречался с Корнелом и беседовал с ним, только забыл, когда и где это было. «Может, снилось», — подумал он.
Тоадер вынужден был признаться, что ему понравилось лицо этого парня, — разрумянившиеся от мороза щеки, густые черные брови и глаза, синие-синие (не одна девушка позавидовала бы таким) и бесстрашные. Острый подбородок слегка выступал вперед, тонкие, резко очерченные губы выдавали гордеца и упрямца. Может быть, Тоадеру хотелось видеть его немного более высоким и крепким, но и так Корнел обещал стать сильным и стройным мужчиной. Одет он был богато: в длинном расшитом тулупе, серой каракулевой шапке, белых суконных брюках и начищенных до блеска офицерских сапогах.
Увидев, что Корнел все еще стоит перед ним, Тоадер снова пригласил:
— Садись, парень.
Корнел удивленно глядел на этого человека, который спокойно сидел за столом, покрытым красной скатертью, перед разложенными бумагами, и ласково, с чуть заметным удивлением смотрел на него. Корнел ожидал иной встречи и растерялся. Помедлив, он ответил:
— Я не сидеть пришел. — Этот хрипловатый от попоек басок показался Тоадеру знакомым. Может, он и слышал его, но когда-то давно и теперь не помнил, когда…