В докладе подробно говорилось о всяческих махинациях Боблетека в коллективном хозяйстве и о незаконной приписке трудодней в бригаде Викентие по совету Иона Боблетека, человека опытного в подобных операциях.
Вот тут-то и поднялась целая буря. Вся бригада Викентие вскочила на ноги и принялась кричать:
— Неправда!
— Навет!
— Ворами нас выставляете?
Зал загудел, словно трезвонил разом десяток колоколов.
— Это наша бригада, да? — надрывался кто-то, вскочив на лавку. — Лучшая бригада присваивала трудодни?
— У нас и своих хватает! — кричал другой что было силы. — Можем и вам дать, возьмите, ради Христа, только не плачьте!
— Наша бригада? Слыхал, а? Самая лучшая! — ревел разноголосый хор, кипя от возмущения. Все забыли про Боблетеков и яростно защищали свою бригаду.
— Хотите бригаду разогнать? — Эти слова вызвали поток угроз и ругательств. Никто не сидел на месте, никто не молчал, все размахивали руками, побагровев от негодования. Вот-вот могла вспыхнуть драка.
Тогда на лавку вскочил Викентие, большой и грузный, повернулся к залу и поднял руки. Сразу все успокоились.
— Говори, Викентие! — тихо сказала Ирина.
— Это правильно! — заговорил тот. — Записывали больше трудодней, чем было заработано. В первый год только моя бригада работала хорошо, Боблетек сказал: «Нужно себя обеспечить. Припиши побольше трудодней».
— Это было и на второй год, Викентие! — сказала за его спиной Ирина непререкаемым тоном.
— Да. И на второй год тоже. Но в конце года, когда подводили итоги, их вычеркнули. Больше этого не случалось.
— В этом году то же самое было! — крикнул Пантелимон Сыву из-за стола. Ирина дергала его за рукав: «Молчи, Сыву!» — но того уже нельзя было остановить.
— Не буду молчать! Не могу молчать про эту подлость!
— Какую подлость, Сыву? — спросил Викентие, слезая с лавки и делая шаг к столу президиума. Люди ждали, что он схватит за шиворот Пантелимона Сыву.
Ирина испуганно и вопрошающе посмотрела на Тоадера. Тот кивнул ей головой и довольно громко произнес:
— Пусть говорит! — В его голосе послышалась такая ярость, что зал зашумел, словно лес под порывом ветра.
— Говори, Сыву!
— Воровали без стыда и совести, как последние подлецы, — начал, все еще дрожа, Пантелимон Сыву.
— Сыву! — нахмурился Тоадер. — Не обзывай всех подлецами. Они, может, и не знают о проделках Боблетека.
— Как думаю, так и говорю, Тоадер. Приписывали трудодни самым последним лентяям, которые даже на работу не ходили, сыновьям да дочерям Боблетека да еще кое-кому. Сидели себе летом в тенечке, а осенью запускали руку в наш мешок. Скажи-ка, Пэнчушу, сколько они наворовали?
Пэнчушу бросил взгляд на Тоадера, как бы говоря: «Еще не время!»
— Говори! — сказал тот, еще больше помрачнев.
— В трудовых книжках, — начал Пэнчушу, — приписан 931 трудодень. Это означает три с половиной тонны пшеницы, две и семь десятых тонны кукурузы, полтонны сахара, шестнадцать тысяч семьсот шестьдесят два лея деньгами, а кроме того, фасоль, картофель, солома, сено и прочее.
— Слыхал! Передовая бригада! — послышался чей-то изумленный голос, но никто не засмеялся.
— Вот как все это было! — продолжал Пэнчушу, листая, свою книжечку. — Маришка, жена Партение Молдована, родив, не ходила на работу, а в ее книжке за это время записано шестнадцать трудодней. Рафила, дочь Боблетека, работала двадцать дней, а в книжке у нее шестьдесят два трудодня. То же самое и у других его дочерей, а жене его за двадцать проработанных дней записано восемьдесят два трудодня. Жене Иоакима Пэтру, которая ни одного дня не выходила на работу, записано десять, а жене Герасима Молдована за тридцать рабочих дней пятьдесят трудодней. Если хотите, могу все прочитать. У меня все здесь записано, можно проверить и по учетным книгам.
— Не надо! И так ясно!
— Про это я ничего не знаю! — заговорил Викентие. — Об этом пусть Боблетек скажет. У него были книжки, прежде чем я передал их Пэнчушу. Я ему их дал, чтобы он все привел в порядок. Вот он и привел. С Боблетека спрашивайте.
Боблетек не отвечал. Люди сумрачно молчали. Снова поднялся Викентие:
— Теперь я понимаю, что Боблетек — самый настоящий вор. Нужно его выгнать. И меня тоже нужно привлечь к ответственности, потому что я ему доверял.