Из замешательства его вывела сама Серафима:
— Может, хочешь подождать ее?..
— Подожду… придется подождать… Нужно…
— Ну, конечно, подожди.
На лице ее опять появилась оскорбительная улыбка, скрывающая в изгибе губ легкое пренебрежение. Словно молния, у парня мелькнула мысль: «Она знает про Истину…» — и странное чувство заставило его вздрогнуть. Это был не стыд и не радость, но ему захотелось выпятить грудь и гордо заявить: «Правильно, мы с Истиной… правильно…» Маленькая, розовая, с круглыми щечками женщина, стоявшая перед ним, продолжала улыбаться. Константину было всего двадцать лет, и он не умел вести себя с женщинами. Считая себя достаточно красивым и умным, он обращался с ними грубо. Во всех его словах и жестах сквозило впитанное с молоком матери убеждение, что ему, хозяину многих югаров земли и прекрасного скота, все дозволено! После того как ему несколько раз удалось вызвать настоящую страсть со слезами и ревностью, он совсем загордился, считая, что «женщин не нужно упрашивать». А теперь оробел, сам не понимая отчего. И оттого, что робость была ему неведома, вдруг подумал: подойти бы к Серафиме да и повалить ее на подушки. Но ее снисходительная улыбка заговорщицы сбила его с толку, и на душе у него стало тяжело и смутно.
Может быть, женщина уловила в его глазах отблеск этого дикого желания, потому что улыбка ее погасла и на лице мелькнул страх. В этот миг она подумала: «А что, если б он подошел и схватил меня? — И с удивлением ответила себе: — Ничего. Ничего особенного».
Ей даже показался привлекательным этот крестьянин, высокий, широкоплечий, с талией, перетянутой кожаным расшитым поясом, видневшимся из-под распахнутого зипуна. Ей нравились его зеленые быстрые глаза. И не так глаза, как их пронзительный взгляд, обнаруживающий волю и жестокость. На миг, на один миг она вообразила, что ее пухлые губки приблизились к твердым губам парня. Но эта хмельная вспышка дерзкого воображения была краткой, краткой до боли. Она тут же вспомнила, что красивый мужчина, стоящий перед ней, всего-навсего «мужик неотесанный», и ее всю передернуло.
— Что ж ты не сядешь? Если хочешь ее дождаться, садись! — глухо проговорила она.
Константин понял. «Барышня! Не нашего поля ягода». И уселся на диванчик против окна. Обостренным чутьем поняла и женщина, что парень бьет отбой, и села на стульчик возле печки, аккуратно подобрав юбку. Спокойное, безразличное лицо Серафимы, гладкий ясный лоб ничем не выдавали ее лихорадочных, запутанных мыслей. Она привычно улыбалась одними губами и заговорила, не зная еще, удастся ли ей осуществить свой замысел:
— А что там с клубом?
Константин удивился неожиданному вопросу.
— Да говорят…
— Будь уверен, если они вобьют себе что-то в голову, — сделают.
Константин осторожно выжидал, чего же хочет эта женщина, и насторожился, словно охотник в засаде.
— Твоя правда. Сделают…
Серафима слегка нахмурила тонкие, едва заметные бровки. Она думала, он будет возражать ей или хотя бы выразит сомнение. «Может, он дурак, — тогда к черту, лучше оставить его в покое…» Однако по натуре она не была склонна легко отказываться от своих намерений. И, прекрасно понимая, что не должна проявлять злобу, пустила в ход ловкую женскую игру.
— Ана Нуку сделает. Умная девушка! — сказала она.
— Будто уж…
Равнодушный и немного насмешливый голос парня успокоил Серафиму. «Не очень-то он ценит женский ум, а может, и всякий ум. Глуп. Темен как ночь», — подумала она, радуясь, что сможет поводить его за нос.
— Театр организуют, хор.
— На здоровье.
— И танцы. Народные танцы будут танцевать.
— Правда?
— Да, да.
Серафима напряженно следила, как по лицу парня расплывалась улыбка. Она поняла, что нащупала слабое место. Константин смущенно пробормотал:
— Тогда и мы сможем кое-что показать по этой части…
— По какой?
— Насчет танцев.
— Танцев?
— Угу.
— Не поверю!!!
Удар был точный. Парень метнул в ее сторону недоуменный злой взгляд. Значит, ей нужно быть предусмотрительнее, не раскрывать своих дум.
— А я верю, — упрямо проговорил он.
— Напрасно. Кулаков не будут пускать в клуб.
Парень начал выходить из себя.
— К чертовой бабушке! — выпалил он. — Кулаков пускать не будут, а танцевать я буду. Ион Хурдубец сказал мне, что и я буду танцевать. А он главный по танцам и мой друг.